Секретный пилигрим

Ле Карре Джон

– Что он хотел этим сказать? – Выдвигается следующий ящик.

– Думаю, был рад, что я не отобью у него девчонку. Это шутка.

– А ты обычно отбиваешь у него женщин?

– У нас нет общих женщин. И никогда не было.

– А что у вас общее?

– Дружба, – зло сказал я. – Что, черт возьми, вы здесь ищете? Думаю, вам лучше немедленно уйти. Обоим.

– Не могу найти, – пожаловался Кадровик своему толстому компаньону, отшвыривая еще пачку моих личных писем. – Никакой открытки. Нед, а ты не врешь?

Похожий на сову не сводил с меня глаз. Он продолжал

рассматривать меня с противным состраданием, словно хотел сказать, что всем нам этого не миновать и что ничего не поделаешь.

– Нед, а как открытка была доставлена? – спросил он. Голос его, как и поведение, был вкрадчив и полон сочувствия.

– По почте, как же еще? – грубо ответил я.

– То есть обычной почтой? – грустно предположил очкарик. – А не служебной, например?

– Армейской почтой, – ответил я. – Полевым почтовым отделением. Отправлена из Берлина с британской маркой. Доставлена местным почтальоном.

– Нед, а не помните ли вы случайно номер полевой почты? – спросил, ужасно стесняясь, очкарик. – На штемпеле, я имею в виду.

– По-моему, обыкновенный берлинский номер, – резко ответил я, стараясь сдержать возмущение таким изысканно уважительным отношением. – Кажется, сорок. А почему это так важно? Мне все это уже надоело.

– Но вы сказали, что письмо, во всяком случае, точно было отправлено из Берлина? То есть тогда у вас сложилось именно такое впечатление? Как вам теперь это помнится? Берлинский номер – вы уверены?

– Оно выглядело точно так же, как и все остальные, которые он мне присылал. Я его не рассматривал, – сказал я, и меня снова захлестнул гнев, когда я увидел, как Кадровик вытаскивает следующий ящик и вываливает на стол его содержимое.

– Хорошенькая девочка, Нед? – спросил очкарик с затравленной улыбкой, будто желая извиниться и за Кадровика, и за самого себя.

– Да, обнаженная. Шлюха, скорее всего, с голой задницей. Поэтому я фотографию и выкинул. Из-за моей уборщицы.

– Ах, теперь ты вспомнил! – закричал Кадровик, развернувшись всем корпусом, чтобы посмотреть на меня. – “Я ее выкинул”. Жаль, черт возьми, что ты сразу этого не сказал.

– Не знаю, что и сказать, Рекс, – примирительно сказал очкарик. – Нед, когда вошел, был очень смущен. Да и кто бы на его месте не был? – Его взволнованный взгляд снова остановился на мне. – Вы стажируетесь у наблюдателей, правильно? Монти говорит, что вы неплохо справляетесь. Кстати, а она была цветная? Фотография вашей обнаженной?

– Да.

– Он всегда посылает открытки или иногда письма?

– Только открытки.

– Сколько?

– Три или четыре с тех пор, как он уехал.

– Всегда цветные?

– Не помню. Возможно. Да.

– И всегда девочек?

– По-моему, да.

– Вы ведь на самом деле помните. Конечно же. И всегда голых, я надеюсь?

– Да.

– Где же остальные?

– Вероятно, я выбросил и их.

– Из-за вашей уборщицы?

– Да.

– Чтобы пощадить ее чувства?

– Да!

На этот раз очкарик долго над этим раздумывал.

– Значит, эти вонючие открытки – извините, я никого

не хочу обидеть, правда – были у вас чем-то вроде шутки?

– Да, с его стороны.

– А в ответ вы ему ничего не посылали? Пожалуйста, скажите, если посылали. Не смущайтесь. На это нет времени.

– Я не смущаюсь! Я ничего ему не посылал! Да, это было шуткой. И чем дальше, тем более рискованной. Если хотите знать, мне начинало уже немного надоедать, когда пополнение этой коллекции выкладывалось в холле на столе. Да и господину Симпсону тоже. Это наш хозяин. Он предложил мне написать Бену и попросить его больше не присылать их. Он сказал, что иначе дом приобретет дурную репутацию. А теперь пусть кто-нибудь объяснит мне, черт возьми, что происходит?

На этот раз ответил Кадровик.

– Что ж, мы как раз думали, что на этот вопрос ты смог бы нам ответить, – произнес он скорбным голосом. – Бен Кавендиш исчез. Как и его агенты, в некотором смысле. О двух из них написано сегодня утром в “Нойес Дойчланд”. Британская шпионская организация захвачена с поличным. Об этом говорится в последних выпусках лондонских вечерних газет. Его не видели уже три дня. Это господин Смайли. Он хочет с тобой поговорить. Нужно рассказать ему все, что ты знаешь. Абсолютно все. До скорого.

На секунду, наверное, я потерял связь с реальностью, поскольку, когда увидел Смайли снова, он уже стоял в центре ковра, печально глядя вокруг на разгром, который учинили они с Кадровиком.

– У меня на той стороне реки есть дом на Байуотер-стрит, – признался он, словно это было для него тяжким бременем. – Может, отправимся туда, если вы, конечно, не возражаете? Там не очень прибрано, но все же лучше, чем здесь.

* * *

Мы поехали туда на скромном маленьком “Остине” Смайли так медленно, что могло показаться, будто он перевозит инвалида, кем, впрочем, он меня теперь и считал. Наступили сумерки. Отражения белых фонарей моста Альберта плыли на нас по речной поверхности, словно огни старинных карет. Бен, в отчаянии думал я, в чем мы провинились? Бен, что они с тобой сделали?

Байуотер-стрит была забита машинами, и мы припарковались на территории конюшен. Поставить машину на стоянку было для Смайли все равно что ввести судно в док, но он справился с этим, и мы пошли пешком. Я вспоминаю, как невероятно трудно было идти с ним рядом, как шел он – вразвалку и размахивая рукой, словно меня рядом и не было. Я вспоминаю, как он весь подобрался, прежде чем отпереть свою собственную дверь, и как насторожился, когда вошел в холл, будто дом таил в себе опасность для него. И теперь я знаю, что так оно и было. В прихожей стояли бутылки с молоком, накопившиеся за несколько дней, а в гостиной – тарелка с недоеденной отбивной с горошком. Безмолвно вращалась вертушка проигрывателя. И не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, что его вызвали срочно – надо полагать, это сделал Кадровик вчера вечером, когда Смайли уплетал свою котлету и слушал музыку.