Секс и ничего личного
Шрифт:
— Нет, я, конечно, могу сделать тебе одолжение, — произнесла я, почти гипнотически наблюдая за подкрадывающимся Теккером. — Но у меня будут условия!
— Какие?
— Во-первых, для меня на первом месте учеба. И если я занята, то я занята, и ты принимаешь это без обсуждений.
— Идет, — покладисто кивнул парень.
— Во-вторых, — я чуть-чуть помялась, не зная, как точно сформулировать то, что хочу обозначить, — это не отношения. Если одному из нас это надоест, то все сразу прекращается без взаимных претензий. Ты не лезешь в мою личную жизнь, я не лезу в твою. Мне это все не нужно.
— Понял, — он снова кивнул. — Только секс и ничего личного!
Вы посмотрите, какой сообразительный мальчик!
Глава 3
Настоящая зима — это когда всё, куда не кинь взгляд, покрыто льдом. И ветер такой, что тебя по гололеду та-а-ащит, и не важно, нужно тебе куда-то или нет, и куда именно, а деревья на ветру обледенелыми ветвями тебе вслед тук-тук-тук.
Вот это — правильная зима, а в столице — так… Открыточный вариант. Мороз уровня “лишь бы вода не таяла”, сугробы — строго по щиколотку, выше за три года не припомню ни разу. Снег лежит, пушистый и нарядный, всю зиму, к весне деликатно и плавно тает, стекая ручьями в окрестные водоемы, такие же спокойные и интеллигентные, как местная погода.
Колкого наста, повсеместного оледенения или шуток вроде “вот сейчас снег полностью растает, почки у деревьев и кустов набухнут — а потом мороз как жахнет!” местный климат не признает. Я даже не стала тратиться на зимнюю одежду, прекрасно обходясь тем, что у нас дома считалось осенней.
Не то чтобы мне это не нравилось — нравилось, еще как нравилось! — просто завидно очень…
Вздохнув, я повернулась спиной к студенческому кампусу и источникам света, и сжала на пальце кольцо “гнилушки”.
Мой артефакт ночного видения не позволял видеть всё окружающее, как днем (откуда бы у меня деньги на подобную роскошь?), но разбавлял тьму примерно на треть и заботливо подсвечивал зеленоватым все неровности окружающего рельефа. Зимним утром это уж точно не лишне.
“Зимнее утро” — это такой оксюморон, когда по наружным часам уже пора вставать, а по внутренним — “глухая ночь, спи, чего вскочила, рано еще”.
В зиму я становилась отпетой совой и желала просыпаться исключительно с началом светового дня, а когда не могла себе этого позволить, ворчала от подъема до рассвета. Чаще всего мысленно, конечно, но иногда и вслух.
Под безостановочный внутренний бубнеж я потрусила в сторону парка, давая мышцам спокойно разогреться, не спеша ускорять ход.
И щуря глаза: двор перед кампусом хорошо освещен. А “гнилушка” — артефакт хоть на самом деле и неплохой, но, как и все артефакты этого класса, обостряет чувствительность глаз к искусственному свету.
Сейчас нырну с главной аллеи на какую-нибудь боковую дорожку, станет легче, а в глубине парка — и вовсе легко.
Бегать можно, конечно, и на университетской спортивной площадке — она отлично оборудована и освещена, и снег там регулярно убирают. Но зачем? Парк здесь обширный и ухоженный, и там уж точно не столкнешься с таким же зимним спортсменом. А если столкнешься — на первой же развилке нырнул в сторону, и адью, дорогой нежеланный спутник.
Ну, и вообще… Зимой в Олерон-сюр-Марн красиво. Даже в темном парке.
Это, пожалуй, примиряло меня с существованием такого понятия, как “зимнее утро”.
Подсвеченные “гнилушкой” неровности рельефа в виде кустов, деревьев и бордюров, мягкое буханье беговых кроссовок в плитки дорожки, звук собственного дыхания в ушах и — одиночество. Полное, тотальное, беспросветное одиночество, как будто на всей этой планете я одна.
Недовольное бухтение на весь мир постепенно стихало, настроение выравнивалось, а в голове наконец-то обживалась благословенная тишина.
Хорошо!
Когда за поворотом в глаза бросилось что-то лежащее поперек дорожки, первой моей мыслью было: “Ветер. Дерево повалил”.
Второй — “Это же Олерон-сюр-Марн, здесь ветер деревья не валит! Наверное, трухлявое, само рухну…”
Вот только откуда в ухоженном парке императорской академии трухлявые деревья.
Я остановилась.
Мне вовсе не хотелось туда идти.
Мне хотелось сдать назад, свернуть в ближайший боковой отнорок тропы, а лучше — и всю утреннюю пробежку свернуть, вернуться в уютную, безопасную комнату кампуса…
Я мягко сделала шаг вперед. Крохотный, плавный шажок.
Вот сейчас я подойду, посмотрю что это, и сама над собой посмеюсь. Паникерша. Параноик вселенского масштаба. Там ничего страшного, вот увидишь.
Шаг. Еще шаг. Давай, не трусь.
В десяти шагах от препятствия я остановилась. Потому что стало отчетливо ясно, что это не дерево. Не бывает деревьев в человеческой одежде.
Приличный человек в такой ситуации, не раздумывая, бросился бы к лежащему.
А я стояла и думала — может, всё-таки сбежать?
Зрелище мне категорически не нравилось. И желания броситься на помощь к упавшему человеку оно не вызывало.
Но…
Но я выбрала свой путь. Служить праву.
И, нащупав в кармане куртки среди разной мелочевки вытянутую блесну “дамского стража”, я шагнула вперед.
Если этот, который лежит впереди, попробует вскочить и напасть на меня — ему не поздоровится. “Дамский страж” на короткой дистанции ослепит и оглушит его с гарантией, а я успею удрать.
До лежащего осталось пять шагов. Три. Один.
Не вскочил. Не напал.
Не вскочила и не напала — на земле лежала девушка, и даже в гнилушном зеленом свете я узнала знакомые черты.
Торопливо бухнулась на колени, стараясь не повредить, не потревожить положения тела, бросилась щупать пульс — на ледяном запястье, на холодной шее Луизы Бернар.
Твою ж мать…
Шельма! Шельма, шельма, шельма!
Ну, почему именно я ее нашла?
Бросить! Сбежать! Ей все равно уже не помочь, живые люди такими… такими застывшими, одеревеневшими не бывают!