Сексуальная жизнь в Древнем Риме
Шрифт:
Когда Катуллу было около 26 лет, он познакомился с женщиной, которая перевернула его судьбу. Он звал ее Лесбия. В наши дни обычно считается, что под этим именем скрывается знаменитая Клодия – сестра Клодия Пульхра, врага Цицерона, и жена известного, но ничем не отличившегося Цецилия Метелла Целера. Клодия, как и многие другие лица в римской истории, известна нам благодаря ее врагам. Цицерон презрительно называет ее «Квадрантарией», «двухгрошовой бабенкой» [71] . Он также намекает, что она виновна в инцесте со своим братом. Катулл живописует ее суровой, непостоянной, капризной, одновременно любовницей нескольких мужчин – и в то же время красивой, очаровательной, образованной и способной на пылкую любовь. Иначе как эта женщина могла стать судьбой стольких живых душ, таких, как душа Катулла? А ведь Лесбия была его судьбой. Мы можем проследить развитие их любви в стихах Катулла так, словно читаем захватывающий роман.
71
Так
Возможно, поэт встретил ее в доме своего друга Аллия. По крайней мере, поздняя элегия (68) прославляет гостеприимный дом его друга, где Катулл провел столько драгоценных часов со своей любовницей:
Я умолчать не могу, богини, в чем именно АллийМне помогал, и притом в скольких делах помогал.Пусть же времени бег и недолгая память столетийДел дружелюбных его ночью слепой не затмят…Как я измучен бывал Аматусии двойственной счастьем,Знаете вы, и какой был я бедой сокрушен.Был я тогда распален подобно скале тринакрийской,Иль как Малийский поток с Эты в краю Фермопил.Полные грусти глаза помрачались от вечного плача,По исхудалым щекам ливень печали струя,Словно прозрачный ручей, который на горной вершинеГде-то начало берет между замшелых камнейИ устремляется вниз, по крутому откосу долины,Через дорогу, где люд движется взад и вперед,И утомленных, в поту, прохладой бодрит пешеходовВ час, когда тягостный зной трещины множит в полях;Тут-то, как для пловцов, кружащихся в черной пучине,Благоприятный встает ветер, дыша в паруса,Слезной молитве в ответ, Поллуксу и Кастору спетой, —Аллий бывал для меня, – верный помощник в беде.Поприще он широко мне открыл, недоступное прежде,Он предоставил мне дом и даровал госпожу,Чтобы мы вольно могли там общей любви предаваться,Здесь богиня моя в светлой своей красотеНежной ногою, блестя сандалией с гладкой подошвой,Через лощеный порог переступила, входя.Однако любовницей Катулла была замужняя женщина, к тому же старше его. Он с самого начала знал, какая судьба его ждет, но, ослепленный страстью, забыл об этом. Он говорит в той же элегии (68):
Если ж подруге моей одного не хватало Катулла, —Скромной прощу госпоже ряд ее редких измен,Чтоб по примеру глупцов не стать уже слишком несносным:Часто Юнона сама, первая между богов,Свой полыхающий гнев на провинности мужа смиряла,Новую весть услыхав о Сластолюбце своем…Ведь не отцовской рукой была введена она в дом мой,Где ассирийских духов брачный стоял аромат,Маленький дар принесла она дивною ночью, украдкойС лона супруга решась тайно похитить его.Я же доволен и тем, что мне одному даровалаДень обозначить она камнем белее других.Именно тогда, в начале их романа, он написал самое знаменитое из своих стихотворений (5):
Будем, Лесбия, жить, любя друг друга!Пусть ворчат старики – за весь их ропотМы одной не дадим монетки медной!Пусть заходят и вновь восходят солнца, —Помни: только лишь день погаснет краткий,Бесконечную ночь нам спать придется.Дай же тысячу сто мне поцелуев,Снова тысячу дай и снова сотню,И до тысячи вновь и снова до ста,А когда мы дойдем до многих тысяч,Перепутаем счет, чтоб мы не знали,Чтобы сглазить не мог нас злой завистник,Зная, сколько с тобой мы целовались.Но вскоре его тон меняется (70):
Милая мне говорит, что меня предпочтет перед всяким,Если бы даже ее стал и Юпитер молить.Так, но что говорит влюбленному страстно подруга,Нужно на ветре писать или на быстрой волне.Поэт узнал, что несчастная любовь разрывает сердце надвое. Он пишет (72):
Ты говорила не раз, что любишь только Катулла,Лесбия, – не предпочтешь даже Юпитера мне.И полюбил я тебя не так, как обычно подружек,Но как родитель – сынов или дочерних мужей.Ныне тебя я узнал и ежели жарче пылаю,Много ты кажешься мне хуже и ниже теперь.Спросишь: как? почему? При таком вероломстве любовникМожет сильнее любить, но уж не так уважать.Или, еще более прозрачно (87, 75):
Женщина так ни одна не может назваться любимой, Как ты любима была искренно, Лесбия, мной.Верности столько досель ни в одном не бывало союзе,Сколько в нашей любви было с моей стороны.Вот до чего довела ты, Лесбия, душу Катулла,Как я себя погубил преданной службой своей!Впредь не смогу я тебя уважать, будь ты безупречна,И не могу разлюбить, что бы ни делала ты.Однако и после горького разочарования Катулл, видимо, снова примирился с любовницей. Он тонул в страсти и горе, цеплялся за каждую соломинку – и был потрясен счастьем, когда чувственная, бессердечная Лесбия вернулась к нему. В недолгом экстазе он писал подобные гимны (107):
Если что-либо иметь мы жаждем и вдруг обретаемСверх ожиданья, стократ это отрадней душе.Так же отрадно и мне, поистине злата дороже,Что возвращаешься ты, Лесбия, к жадному мне.К жадному ты возвращаешься вновь, и сверх ожиданья:Ты ли приходишь сама! Ярко отмеченный день!Кто же сейчас счастливей меня из живущих на свете?Что-либо можно ль назвать жизни желанней моей?Вероломная женщина обещала ему все, что бы он ни попросил, и он, как все влюбленные, верил ей (109):
Ты безмятежную мне, моя жизнь, любовь предлагаешь —Чтобы взаимной она и бесконечной была.Боги, сделайте так, чтоб могла обещать она правду,Чтоб говорила со мною искренно и от души.Чтобы могли провести мы один навсегда неизменныйЧерез всю нашу жизнь дружбы святой договор.Но после очередного разочарования следует еще более горькая жалоба (58):
Целий, Лесбия наша, Лесбия эта,Эта Лесбия, что была КатулломБольше близких, сильней себя любима,Нынче по тупикам и перекресткамЗнаменитых лущит потомков Рема!Наконец, в попытке вернуть самообладание, он обращается к собственной слабой душе, словно стараясь вдохнуть в нее отсутствующую храбрость и решимость (8):
Катулл несчастный, перестань терять разум,И что погибло, то и почитай гиблым.Еще недавно были дни твои ясны,Когда ты хаживал на зов любви к милой,Которую любил я крепче всех в мире.Вы знали разных радостей вдвоем много,Желанья ваши отвечали друг другу.Да, правда, были дни твои, Катулл, ясны.Теперь – отказ. Так откажись и ты, слабый!За беглой не гонись, не изнывай в горе!Терпи, скрепись душой упорной, будь твердым.Прощай же, кончено! Катулл уж стал твердым,Искать и звать тебя не станет он тщетно.А горько будет, как не станут звать вовсе…Увы, преступница! Что ждет тебя в жизни?Кто подойдет? Кого пленишь красой поздней?Кого любить ты будешь? Звать себя чьею?И целовать кого? Кого кусать в губы?А ты, Катулл, решась, отныне будь твердым.Но для решимости необходимы были непрестанные усилия, и боль этих усилий нигде не выражена так ясно, как в этом двустишии (85):
Ненависть – и любовь. Как можно их чувствовать вместе?Как – не знаю, а сам крестную муку терплю.Судя по одному из последних стихотворений Катулла (11), вероятно, после свирепой борьбы со своей сладкой и жестокой страстью поэт наконец одержал верх – он заставил себя сказать о Лесбии такие суровые слова:
Передайте ж ныне моей любимой