Секториум
Шрифт:
— …Ибо добродетель есть та же гордыня, — продолжил Сириус. — Потомки Адама и Евы жили тысячу лет. И однажды Бог поглядел на них и сказал, что это нехорошо. Что долгая жизнь не прибавляет мудрости, а что есть добродетель, лишенная мудрости, если не зло? И что есть мудрая добродетель, если не то же зло, творимое в необходимости убеждения. Кто мы, чтобы рассчитывать на милость Божию?..
— Сириус, заканчивай, — повторила я. — За тобой летит вертолет.
— Конечно же, — развел руками Сириус, — в том, что мы слепы от рождения и до смерти, есть великое
— Сир!!! — повторила я громче.
— …что время, отпущенное нам, истекло. Теперь мы должны расстаться…
Сириус еще говорил, но прихожане загрохотали сидениями. Передние ряды стали подниматься с мест, кафедра пропала из вида. Компьютер транслировал картинку с орбитального радара: лес, поляну, огороженную забором, соборные постройки и вереницы машин на прилегающих тропах. Вертолет стоял у выезда на шоссе, по которому неслись машины с мигалками. Миша ринулся к выходу, я стала пробираться вперед. Кроме меня, с отцом Сириусом желала общаться добрая половина зала, но Сириус пропал. Страждущие обшарили кафедру, взломали запертую подсобку. Когда я приблизилась к микрофону, народ растерянно озирался по сторонам. Толпу носило кругами.
— Вот он! — крикнул кто-то, указывая на балкон.
Лавина устремилась к узкой лестнице, снесла старца, подпертого костылем, перевернула инвалидную коляску. Из эпицентра донеслись сдавленные стоны. На балконе был найден только пиджак отца Сириуса и нотный лист с текстом молитвы.
Та же лавина вытеснила меня на улицу и покатила вниз, но я удержалась за перила. Сверху было видно, как машины зашевелились в сторону шлагбаума. Милиция была повсюду, нетерпеливые граждане подскакивали к гражданам в форме, эмоционально жестикулировали. Оцепление распространялось до шоссе, из зарослей леса тоже торчала машина с синей склянкой на крыше. Храм покидали последние, самые верные прихожане.
— Матушка, закурить бы… — окликнул меня знакомый голос, но, обернувшись, я увидела старца с костылем, которого только что валяли по полу. — Закурить бы, Христа ради, — повторил старец и дождался, когда сквозь лохмотья седых бровей я увижу лицо.
— Сириус?
— Тсс… — он приложил к усам палец и потянулся за зажигалкой.
— Уходить надо.
— Уйдем, — сказал он, заслонив от ветра огонек.
— Даже не уходить, а сматываться, пока суматоха.
— Кто Иуда? — спросил Сириус, переставил костыль под другое плечо, и стал раскуривать мокрую папиросу.
— Не время сейчас думать об том, выбираться надо.
Сириус взял меня под руку, и мы в редеющей толпе поковыляли к машинам. Попытки ускорить шаг заставляли его хромать и корчиться от боли. Я перестала понимать, где спектакль, а где последствия суматохи. Только одна наблюдательная прихожанка все-таки раскусила нас и вцепилась Сириусу в костыль. Мы стали спускаться втроем.
— Отец Сириус, — лопотала она шепотом, — что за времена теперь? Как жить, если от благих побуждений одни беды на наши головы?..
Из ее поспешного монолога я поняла, что головы тут как раз ни причем. Что неустойчивая перед соблазнами дама совершила грех чревоугодия с импортным продуктом. Раскаяние с поносом настигли ее и терзали, покуда несчастная исцелялась молитвой. Она боялась даже думать о таком же импортном лекарстве. Я хотела оторвать от нее Сириуса, но женщина отпустила костыль и вцепилась в его рукав. Покончив с повествовательной частью, она немедленно перешла к вопросительной, даже осмелилась встать у нас на пути, что свидетельствовало о ее душевном нездоровье.
— Отец Сириус, — залопотала она совсем тихо, — должны ли мы, прости Господи, простые люди, питаться этими бесовскими генетически измененными овощами?
Сириус выпрямился перед ней. Женщина оробела, но не сошла с дороги и не отцепилась от рукава.
— Какая разница, чем топить печь, — молвил отец, — Евангелием или апокрифами? — он выдержал паузу и затянулся папиросой.
Женщина вникала, продолжая держать его за рукав, но Миша лишил ее возможности постичь глубину мысли. Мне показалось, он оторвал ее от Сира вместе с рукавом и выбросил в кусты.
— Быстро! — сказал он и пошагал к машине.
— Михаил Борисович сегодня был особенно скептичен, — заметил Сириус ему вслед.
— Он всегда скептичен.
— В отношении меня…
— Можешь этим гордиться.
— Чего выстроились? — крикнул на нас Миша из машины. — Садитесь!
Он вырулил за бордюр, объехал десяток таких же сердитых водителей, пересек газон в неположенном месте и уперся бампером в милицейское заграждение.
— Сколько можно издеваться над пожилым человеком? — крикнул он молодому милиционеру, который осматривал багажники. — Где совесть?! Дед при смерти в очереди стоять должен? Да, если хочешь знать, он инвалид войны! Кто будет отвечать, если он прямо здесь и помрет?
— Какой войны? — удивился милиционер и сунулся в машину.
— Кавалер ордена Болевого Красного Знамени, — добавил Миша. — Герой труда. Покажи ему ветеранские корочки.
Сириус уронил горящий окурок и дрожащей рукой полез в карман плаща. Карман ускользал, Сириус старался. Из-под сидения повалил дым.
— Проезжайте, — милиционер поспешно открыл шлагбаум. — Загоритесь сейчас!
Мы пролетели мимо колонны милицейских автомобилей, выбрались на шоссе и погнали к городу.
— С тебя, батюшка, слишком до фига адреналина, — жаловался Миша, хватаясь за сердце. — Можно бы и поменьше…
— Поезжайте спокойно, Михаил Борисович, — ответил Сир. — Вы летите, словно за вами черти гонятся.
Миша сбавил скорость только на автобане, когда убедился, что машина вне зоны досягаемости «чертей». Миша поехал так медленно, что позволил обогнать себя фуре. Расслабился, стал мечтательно улыбаться, как вдруг вспомнил, что собирался сказать мне еще с утра. Вспомнил и чуть не встал посреди дороги:
— Не поверишь, — воскликнул он. — Шеф все-таки нашел мне дублера.
— Наконец-то.