Секториум
Шрифт:
— Значит, мы тебя свяжем, — пообещал Джон.
— Маменькины сынки! Весь колхоз с собой повезут! Подумать только! Может, кто и поедет на Флио да только не вы, и уж тем более не я вместе с вами. Флио не место для экскурсий.
Имо стал смеяться. Джон, глядя на него, тоже… пряча от меня бессовестные глаза. Однако моя речь ничего смешного не подразумевала. «Всыпать бы им обоим, — думала я, — чтобы научились относиться к матери серьезно. Или подзатыльников надавать».
— Ивана с собой не забудьте. Чего улыбаетесь? Он все знает. Не удивлюсь, если он знает,
— Он видел Индера, — оправдался Имо.
— Когда?
— Когда голову зашивали. Я тут причем?
— И ты столько лет молчал?
— Он молчал.
— Иван думал, что вы катали его на «тарелке», — добавил Джон. — Он не знает о подземелье.
— Все равно я вас на Флио не отпущу. И Мишу не отпущу.
— Мам, — уговаривал Джон, — ведь у Имо там родственники. Ничего плохого не будет.
— Эти родственники выставили его в Хартию двухлетним ребенком. Он чуть не умер с голода по дороге! — напомнила я.
Имо встал, взял сумку, положил в карман кошелек. Настал час идти за мороженым. Шар земной откатился прочь со своими проблемами. Остались только Имо и пломбир. Как можно рассуждать о родственниках, когда вот-вот обед, а он еще не съел ни порции.
— Купи хлеб! — вспомнила я, когда лифт закрывался. — Никаких Флио, Джон! Никаких родственников! Никаких самостоятельных прогулок по космосу дальше, чем до магазина и обратно.
— Зачем ты ругаешь родственников? Они же дали корабль, это как будто дать обратный билет.
— Ты не знаешь, что там творится, Джон. Имо не вернется.
— Однажды он вернулся…
— Он был ребенком. Человеческим ребенком, но чем больше рос, тем больше становился похожим на них. Все, что ему нравится, к чему лежит душа, теперь там, а не здесь? Здесь только истеричная мать.
— Разве это мало?
— Джон, он не вернется. Флионы — наркотик. Если он раз в жизни поднимет в воздух такую машину, то не сможет без этого жить.
— Сможет.
— Я не знаю, что произошло в клане перед его отъездом. Не знаю, отчего умер его отец. Не знаю, полетит ли корабль обратно. Пока я этого не узнаю, я никого туда не пущу.
— Сириус сказал, что Птицелов жив.
— Не пущу даже Сириуса.
— И я считаю, что Птицелов жив. У людей, потерявших родителя, меняется аура. По ауре Имо я иногда могу узнать, хорошо тебе или плохо. Скучаешь ли по нам?
— «По нас», а не «по нам». Джон, я, не глядя на ауру, могу сказать, что мне сейчас паршиво как никогда.
— Еще Сир сказал, что мы, как цивилизация несамосостоятельны.
— Несостоятельны, — поправила я, — или несамостоятельны. И вообще, поменьше бы ты цитировал Сира…
— То же самое тебе сказал отец Имо. Почему же земляне так упрямы? Почему слушать никого не хотят? Они считают себя умными? Хорошо, если я скажу тебе точно, что Його-Птицелов жив, ты пойдешь с нами к Флио?
— Если ты уверен в этом, почему не сказал раньше?
— Я думал. Я не знал, — ответил Джон, — обрадует тебя это или огорчит?
— И что?
— Так, я не понял, огорчит? Обрадует?
Наверно, мир так устроен, что информация о нем должна поступать равномерно и по порядку, в соответствии с необходимостью текущего момента. Наверно, это правильно. Правильно, что я не смогла вспомнить кодировщика на борту корабля. Хотя вполне возможно, что он там был. Я помнила только шершавые стены и запах в отсеках. Так пахла трава на мятой поляне в землях клана, запах напоминал родные болота с примесью аммиака. Точно также пах утренний пар над каньоном. И страх, что меня еще раз «высосет» космос сквозь рваную стену алгоплана, имел тот же запах.
Дети не участвовали в решении проблемы. Сначала они вежливо занимали места в кабинете, смотрели с сочувствием, поддакивали вовремя. Потом Имо это надоело, он пошел гулять, прихватив с собой Джона.
— Если проблема не решается, нечего над ней кряхтеть, — сказал он на прощанье, чем сильно обидел Мишу.
С проклятьями Миша выскочил за ними на крыльцо, но вдруг заметил, что на улице светит солнце, птицы поют, красивые девушки гуляют по тротуару. Миша послушал птиц, посмотрел на девушек и мрачный приплелся в офис.
Когда шеф одумался и велел вернуть детей в офис любой ценой, их телефоны не ответили. Телефон Ивана также молчал, и я пошла общаться с его матерью, но встретила соседку.
— Что у тебя в сарае горит? — с раздражением спросила она.
Мне было не до соседки. Только у калитки Панчуков, я сообразила, в чем дело; вернулась, пробралась сквозь заросли, открыла дверь сарая и застала впечатляющую картину: мои дети в компании Ивана, Кирилла и еще одного незнакомого мне молодого человека, сидели вокруг таза, в котором тлела трава. Над ними висело облако, источающее аромат марихуаны с сигирийскими благовониями. Дети нюхали дым по очереди и делились впечатлениями:
— Видел красного всадника, — говорил один.
— Змею, наподобие кобры, — поправлял другой.
— Нет! — возражал третий. — Смерть с косой приходила. В красной шубе. Стояла, косой сверкала, а из-под шубы морда… тощая и зубастая.
— Джон! Что тут было? — спросил кто-то из Панчуков.
Джон задумался.
— Я понял! — осенило незнакомого парня. — Мокруха была. Замочили здесь кого-то…
— И закопали…
— Нет, расчленили, и кровавый след по двору змеей тянулся. А у убийцы был нож. Охотничий кинжал.
— Топор, — не соглашался оппонент. — Джон, был топор?
— Как зовут маленькое, длинное животное, которое прикусывает курицу и несет ее в лес? — спросил Джон — Вот, оно приходило.
— Хорек, — вспомнил кто-то из землян.
— Вот, — согласился Джон, — вы видели хорька, потому что раньше здесь был курятник, а там — лес.
Дети опять понюхали дым, но галлюцинации не поймали, видно я выветрила им кайф.
Сначала Иван с Кириллом заметили, что неприятности уже на пороге, потом обернулся Имо. В его глазах плыл туман. Возможно, он решил, что находится в Шаруме, и принял меня не за тот персонаж.