Секториум
Шрифт:
— Кто это назначил тебя командиром? — Миша принял стойку бойцового петуха. — Что-то я упустил, когда это у нас были назначения? Шеф, ну-ка, поди сюда!
Сириус не собирался драться с Мишей ни в стойке, ни в партере. Он лишь надменно поднял подбородок, не вынимая трубки изо рта.
— Эй, экипаж! Все сюда! Я что-то не понял, кто у нас командир?
— Наверно, надо сначала успокоиться, — предложила я, — потом обсудить кандидатуры.
Имо с Джоном пришли на шум, а шеф пересчитал фильтры и полез за следующей коробкой.
— Никаких кандидатур! — разозлился
Шеф пересчитал фильтры в следующей коробке, причем, сделал это не торопясь.
— Шеф!
— Имо, — сказал шеф.
— Не понял?
— На время экспедиции, — пояснил шеф, — последнее слово будет за Имо. — Он отложил коробку и грозно поглядел сначала на Мишу, потом на остальной экипаж. — И если кто попробует не подчиниться, лучше не возвращайтесь!
От возмущения у Миши перехватило дыхание.
— Эта бестолковая Макака? — воскликнул он. — Которая едва школу окончила? — он уперся указательным пальцем в бицепс Имо, который располагался как раз на уровне его бороды.
— Да, именно эта Макака, — подтвердил шеф.
Взгляд Имо был полон снисхождения. Его мускулистые руки были скрещены на груди, на шее висел медальон — ни дать, ни взять, Птицелов-младший. За время дебатов он не произнес ни слова.
— Шеф! — взмолился Миша.
— Хватит! — прикрикнул на него шеф. — Имо будет командиром, и я не намерен это обсуждать!
Сириус усмехнулся. Миша, красный от возмущения, пошагал к себе в модуль.
В следующий раз я увидела его в день отъезда, когда принесла детям Булку в «хлебнице» и застала в лаборатории минуту молчания, которую изредка нарушали Ксюшины всхлипы:
— Борисыч, миленький, как я без тебя? — вздыхала она. — Борисыч, миленький, возвращайся скорее…
Он целовал ее заплаканное личико и не общался ни с кем. Ни с кем не здоровался, ни с кем не прощался. Он был задумчив и недоступен ни для кого, кроме любимой доченьки. А я ждала, назовет она его хоть раз в жизни папой? Хоть на прощание? Так и не назвала, паршивка!
— Две тысячи лет мы жили в мире и войнах. Две тысячи лет скитались в поисках счастья; рушили храмы, чтобы строить дома, рушили дома, чтобы строить храмы. Две тысячи лет мы ждали Царства Божьего на Земле, не зная наверняка, что есть Царство Божье?
Ксюша возилась с радарной планшеткой на коленях, изучала небо. Посторонние предметы среди облаков портили ей настроение.
— Ирина Александровна, — шепнула она, — кажется, вертолет.
Еще бы! Прибор фиксировал частоту вращения лопастей. А мы с таким трудом нашли зал и собрали аудиторию. Конечно, не стадион, скромный кинотеатр на окраине города, но даже здесь зияли пустые места.
— Может, случайный?
— Заблудший, — поправила я.
— Что делать-то? Сказать ему?
— …Что вы ждете от Царства Божьего? Мира и справедливости? Справедливости к себе и мира для всех, но не наоборот, ибо мир не есть справедливость, как не всякая справедливость принесет душе мир. На земле и на небе один Бог. Кто сказал, что в Царстве Небесном иные законы?
— Надо ему сказать, — настаивала Ксюша. — Они как будто ищут место посадки.
— Рано.
— Как бы не вышло поздно.
— Послушай его в последний раз.
— Что нам воздастся по вере нашей? — обратился Сириус к аудитории. — Что нам воздастся по нашему разумению? Изучая логику бытия, мы приходим к парадоксу, рассуждая о назначении бытия, приходим к отчаянью. Лишь только вера в Царство Божье дает нам силу, только вера направляет слепого за поводырем во спасение. Сегодня я призываю вас прозреть, чтобы взглянуть на мир глазами творца. Задуматься, что вам воздастся по вере вашей?
— Ну, все! Если вы сейчас же ему не скажете, будет поздно. Почему вы не хотите? Давайте, я скажу?
Ксюша вынула из сумки микрофон, который я заранее лишила батареи.
— Сириус, надо уходить, — сказала она.
— …И стоит ли вера того, чтобы рай стал повторением земного ада? — продолжил Сир. — Если каждый из вас строит Царство Божье по своему подобию…
— Сириус! — едва не кричала Ксюша. Она схватила мой микрофон, из которого я тоже вынула батарею. — Здание окружают, надо уходить сейчас же!
— Когда я вернусь, Земля будет мертва. Исчезнут города и храмы, дороги растворятся в пустыне. Здесь останется только небо, гладкое и смиренное небо грешников и праведников; тех, кто верил и заблуждался. Лишь тем, кто при жизни очистится от иллюзий, я покажу иной мир. Я вернусь на Землю за теми, кто, познав Бога, не уничтожил его в себе, а превознес. И каждому воздастся по достоинству его…
Дверь хлопнула. На пороге возникло двое гражданских лиц в строгих костюмах. Зал ахнул. У дверей образовалась толпа. Один из товарищей вышел на сцену и велел приготовить документы. Я моргнуть не успела, как Сириус исчез. Нет, не моргнуть, в этот раз я поочередно закрывала то правый, то левый глаз, чтобы ни на секунду не выпускать его из вида, и не вздрогнула на шум, когда за Сириусом пришли. Я надеялась, что сегодня выведу трюкача на чистую воду, потому что другого случая не будет. То, что произошло, заставило меня сомневаться в реальности происходящего.
Прихожан выпускали по паспортам до поздней ночи. Мы с Ксюшей оказались последними.
— Вы опять? — спросил мой старый знакомый в штатском. — Покрываете преступника?
— Разве я покрываю? Обыщите. Обыщите мою машину.
Товарищ не взял у меня паспорт, потому что знал его наизусть.
— Все же я советую вам обыскать машину, — настаивала я, несмотря на то, что Ксюша дергала меня за рукав. — Мне, знаете ли, надоели шмоны в доме после каждого собрания. Я требую.
Мой знакомый выдержал паузу и отошел поговорить с коллегой. Они вдвоем проводили нас на стоянку и велели открыть багажник. Там лежала борода с рыжими бакенбардами, которые завязывались на макушке ленточкой из капроновых чулок. Товарищи рассмотрели предмет под фонарем и конфисковали ключи от машины. Коллега сел за руль, мой знакомый — рядом.