Секториум
Шрифт:
Його не имел возражений. Он равнодушно созерцал предмет.
— Вот, — продолжил Вега, — тот материал, на котором мы вынуждены строить гипотезы. Вот так вылетают в пустоту двадцать лет работы. Только наши двадцать лет, а сколько таких как мы было и будет? — он отправился на кухню. Толпа заседателей потянулась за ним. Його проводил их печальным взглядом.
— На Флио, — сказал он мне, — ты узнаешь, откуда землянин с такой головой.
Убегая от праздничного стола Ассоциации уфологов, шеф продемонстрировал не только быстроту реакции, но и завидный прагматизм, прихватив
— Хочешь? — предложила я Птицелову.
Птицелов понюхал жидкость.
— Возьми в руку, — настаивала я, в надежде, что холод бокала уймет его любопытство, но мой товарищ взял емкость и выпил до капли.
«Черт тебя возьми… — подумала я. — Еще и сморщился».
— Зачем такое пить? — спросил он.
— Люди поступают примерно также. Сначала пьют, а потом думают, стоило ли?
— Люди странные, — сказал Його и больше ничего не сказал.
Возможно, алкоголь на него странно подействовал, только это была последняя фраза, произнесенная им в ту ночь.
Поутру моя опустевшая квартира напоминала апокалиптический пейзаж. Мы с Аленой лежали на диване, в ожидании утренних новостей.
— Сегодня суббота? — спросила она и посмотрела на часы. Я не смогла вспомнить день недели. С тех пор, как мне пришлось оставить работу, подобные формальности не влияли на мой распорядок. — Счастливо живешь… — заметила Алена.
— Я отсчитываю лунные сутки.
— Перестань. Еще нам не хватало бояться «слизи». Мы не в той ситуации, чтобы бояться. Пусть только посмеют тронуть сигов. Так получат, что не зайдут в систему дальше Юпитера.
— Все равно, не хочется стать первым брошенным копьем в этой заварушке.
— Нельзя быть такой трусихой. Если что, мы им Птицелова покажем. Одной фотокарточки хватит, чтобы упасть в обморок. «Белые» — впечатлительные ребята.
— Не знаю, кого я боюсь больше, его или «белых».
— Забудь это слово, — рассердилась Алена. — Пользуйся, пока Птицелов к тебе благоволит. Ты прошла Хартию. Ничего страшнее для землян быть не может.
— Земляне разные.
— Не в этом дело.
— Тогда в чем?
— В том, что человеческая психика не защищена от насилия. Когда тебя бьют — больно, но синяки заживают, переломы срастаются. Психические травмы — никогда. Это иллюзия. Ты же знаешь, как хартиане умеют сделать из человека дебила. Ты в курсе, что они подавляют мыслительный процесс? Я даже решила, что там сборище женоненавистников, а они, твари, в основном бесполые, и уважают только себе подобных. Не знаю, что лучше…
— Причем тут пол?
— Притом, что тебе попался самец, со всеми характерными замашками самца. Пользуйся, но не забывай, что он тоже из Хартии. Нет! — возмутилась Алена. — Допустим, я, слабая женщина… но когда наши мужики наотрез отказались туда ехать!.. Думаешь, почему? Там же звериная стая, готовая рвать чужаков. С волками голодными проще договориться. Такого «Змея Горыныча» приручила, а «слизи» боишься.
— Чувства Птицелова меня пугают гораздо больше.
— Тебя любые чувства пугают. Тебя пугает все, что ты не можешь контролировать. Типично хартианский синдром, неумение себя адаптировать.
— Только не говори, что он меня хочет, иначе я озверею.
— В обозримой части Вселенной тебя хочет только Галкин, и только потому, что хочет всех баб подряд, — заявила Алена. — Птицелову нужно от тебя совершенно не это.
— Может быть, ты знаешь что?
— Может быть, знаю. Может быть, нет… В отличие от тебя, я интересовалась сигирийской мифологией, а там, что ни миф, то выдумки о флионерах.
— Тогда скажи.
— Ну их! — Алена махнула рукой.
— И все-таки?
— Там речь о гигантском «человеке» с разбитой душой. Душа разбилась, осколки разлетелись по Вселенной, с тех пор тянутся друг к другу, никак собраться не могут. На этой почве у людей-птиц особый культ единения и преданности. Может быть, и вы с Птицеловом осколки одной души?
— Почему тогда я не чувствую к нему тягу?
— Значит, ты мелкий осколок, а он — крупный.
— Вот так… Я ему жизнью обязана, к тому же, пользуюсь разбитой душой его предка, а сама… Что он от меня хорошего видел? Что флионеры будут думать о людях? Даже мух наловить поленилась. Канадскую муху ему обещала… даже не вспомнила.
— Если так рассуждаешь, значит, что-то чувствуешь, — сделала вывод Алена и потянулась к сумочке. — Русская муха ему сгодится?
— Что?
— Ради бога! — Алена вынула ключ с брелком сигнализации. — Вместо того чтобы ныть, сходи, забери ее из машины.
— Кого? — удивилась я.
— Муху. Жирную российскую муху. От Смоленска за мной увязалась, все уши прожужжала. Во имя всего святого, избавь меня от ее общества. Она до сих пор там сидит. Отнеси Птицелову, он с удовольствием ее клюнет.
Со мной случился припадок истерического хохота. Алена сначала наблюдала меня, как психиатр пациента, потом обула шлепанцы.
— Воды принести?
— Может, у нас осталось вино? — спросила я, когда истерика пошла на убыль.
— Конечно… после наших-то алкоголиков.
— У меня заначка от Миши. Одна бутылочка. В шкафу, за коробкой с конфетами.
Лицо моей подруги выразило сожаление.
— От Мишкина, — с горечью произнесла подруга, — спрятала в конфеты? Ты бы ее еще колбасками обложила. Господи! — воскликнула она и рухнула на диван. — Сколько тебя учишь — как тапком об стену! Ничего кроме кляксы! Как ты школу смогла окончить с такой способностью к обучению?
— С медалью, — похвастала я, но все-таки дошла до кухни, чтобы в сотый раз убедиться: Алена права всегда! Ни бутылочки, ни конфет, ни самой коробки. И если кажется, что Алена, изредка в виде исключения, может быть не права, то это роковое заблуждение.
От вчерашнего заседания не осталось даже лимонада. Только пустая бутылка из-под него каталась по липкому полу. А если Алена действительно права во всем, то и с Флио я, чего доброго, тоже могу не вернуться, причем, не вернуться вполне сознательно.