Семь чудес
Шрифт:
— Кем бы он ни был, он должно быть действительно богат, чтобы позволить себе такое…
Меня прервал рев труб. Равномерный ропот толпы за пределами шатра перерос в аплодисменты.
Антипатр улыбнулся: — Они прибыли!
— Кто?
— Подойди и посмотри, Гордиан! — Он надел туфли и поспешно надвинул повязку на глаз. — Мой нос нормально смотрится?
Я последовал за ним через проход в толпу, спешившую приветствовать прибытие спортсменов. Процессию возглавляли люди в пурпурных одеждах, с оливковыми венками и с деревянными прутьями, раздвоенными, на подобие змеиного языка, на одном конце. Это были олимпийские судьи, которые следили за каждым видом соревнований; их раздвоенные удилища были не просто символами власти, а оружием, которое можно было использовать против любых атлетов, посмевших смошенничать или нарушить правила. Позади судей стояло несколько сотен юношей, некоторые из которых были одеты в свободные хитоны, но большинство в одних набедренных повязках, все загорелые до золотисто-коричневого цвета после месяца тренировок на свежем воздухе в отборочных турах в Эллисе. У некоторых были длинные ноги и стройное телосложение бегунов, в то время как другие были мускулистыми. Большинство из них были моего возраста или чуть старше. Лишь немногие выглядели моложе двадцати лет,
Процессия приближалась, проходя между нами и стеной, окружавшей Альтису. Толпа пришла в неистовство от волнения. Некоторые из участников Мужчины махали руками и выкрикивали имена самых известных атлетов, те улыбались и махали в ответ, выглядев дерзко и отчужденно, но большинство молодых людей в процессии испытывали такие же сильные волнения, как и зрители. Для многих это было первое путешествие вдали от дома.
— Посмотри на лучшее, что может предложить Греция! — воскликнул Антипатр. — Это вызывает слезы на глазах. — Я хмыкнул и пожал плечами, потом понял, что он имел в виду, когда увидел, как он протянул руку и вытер слезинки с каждой щеки. Я огляделся и понял, что Антипатр был не единственным зрителем, прослезившимся при виде атлетов, шедших в Олимпию на Игры. Какими сентиментальными были эти греки, особенно пожилые, всегда оглядывающиеся на золотые дни своей юности, проведенные в гимнастическом зале!
Краем глаза я увидел фигуру в лохмотьях, карабкающуюся по стене Алтиса. Симмий Сидонский стоял прямо и возвышался над парадом атлетов, размахивая тощими руками и выл, как собака, чтобы привлечь всеобщее внимание.
— И это ваши герои? — крикнул он. — Эти тщеславные молодые петухи, раздутые от гордости и себялюбия? Что хорошего в атлетах, я вас спрашиваю? Что они делают, кроме как бегают кругами, бьют друг друга по лицу и катаются в грязи, как животные, хрюкая и хватая друг друга за промежность? И из-за такой ерунду вы все ликуйте и закатываете глаза к небу! Позор вам всем! Вместо того, чтобы лебезить перед этими животными, вы должны выстроить их в ряд и заколоть для жертвоприношения, как быков, тогда вы хотя бы получили бы от них хорошую еду. Но, вы находите мои слова оскорбительными, не так ли? Я говорю, что у юноши, превозносящего свое тело и пренебрегающего своим умом, не больше души, чем у быка, и на него не следует даже обращать внимание, а вы творите из этих существ идолов. Что на самом деле делает человека благородным? Не участие в Играх, а столкновение с трудностями повседневной жизни. Не борьба за оливковый венок, а борьба день и ночь, чтобы отделить правду от лжи. Не жажда славы и наград, а поиск истины и честная жизнь.
— Атлеты пришли сюда, чтобы почтить Зевса! крикнул кто-то.
— Эти животные? Я скажу вам, почему большинство этих жадных парней приходят сюда — они надеются разбогатеть. О, оливковый венок - это все, что они получат от судей, но каждый город награждает своих победителей целым состоянием в золоте и серебре, как все мы знаем. Вы не только преклоняетесь перед этими людьми и бросаете им своих сыновей и дочерей, вы делаете их богатыми, как Крез. Затем вы наблюдаете, как они толстеют, раздуваются и превращаются в полную противоположность тому, чем они когда-то были. Ваша любимая Олимпиада — фарс!
Некоторые в толпе откровенно насмехались над циником, другие старались не обращать на него внимания. Атлеты, проходившие перед стеной, смотрели на него и смеялись. Некоторые делали ему непристойные жесты. Внезапно один из них выскочил из процессии и запрыгнул на стену. Он был высок и широк в плечах, с массивными конечностями и глубокой грудью, и на нем была только набедренная повязка. Его светлые, коротко подстриженные волосы и выгоревшие на солнце брови были почти такими же белыми, как и его ослепительная ухмылка.
— Смотрите, это же Протофан из Магнезии? — сказал кто-то в толпе.
— Ну уж он то точно выиграет панкратион, — сказал другой. — Какой великолепный атлет!
Молодой спортсмен, конечно, представлял разительный контраст с лохматым, костлявым циником. Протофан мог довольствоваться тем, чтобы похвастаться своим физическим совершенством рядом с неприглядным Симмием, но под аплодисменты товарищей-соперников мускулистый спортсмен сорвал с себя набедренную повязку, схватил циника, размахивающего руками, демонстрируя слабое сопротивление. и засунул свою повязку Симмию в рот, сделав из нее кляп. Униженный циник повернулся спиной к толпе и изо всех сил пытался вынуть тряпку. Рядом с ним на стене стоял обнаженный Протофан, выпятив подбородок и воздев руки в позе победителя, потрясая в воздухе кулаками.
Толпа покатывалась со смеху. Атлеты запрыгали вверх и вниз, ухмыляясь и хлопая друг друга по плечу. В спонтанном акте почтения некоторые из них последовали примеру Протофана, сняли набедренные повязки, и стали размахивать ими над головами. Действие распространилось по процессии со скоростью лесного пожара. В считанные мгновения каждый из сотен атлетов оказался голым, размахивая над головой своей набедренной повязкой. Зрители были в восторге.
Я оглянулся на стену и увидел, что Симмий исчез; Циник, должно быть, спустился по дальней стороне, в ограждение Альтиса. Протофан еще некоторое время постоял на стене, впитывая обожание толпы, затем спрыгнул вниз, чтобы присоединиться к своим товарищам-атлетам, которые приветливо роились вокруг него, игриво забрасывая его своими сброшенными набедренными повязками.
Я взглянул на Антипатра, почти ожидая увидеть еще одну сентиментальную слезу, стекающую по его щеке, но выражение его лица было серьезным.
— Вам не смешно, учитель? Как бы я ни соглашался с мыслями вашего земляка-сидонца, я особо не расстроился, когда кто-то заткнул ему рот. Какой у него скрипучий голос!
Антипатр покачал головой: — Боюсь, что судьи будут недовольны. Взгляни на них.
Старейшины в пурпурных одеждах во главе процессии остановились и с каменными лицами уставились на суматоху. Они перешептались между собой, затем, наконец, развернулись и зашагали дальше. Ухмыляющиеся атлеты снова построились в ряды и продолжили шествие. Протофан с важным видом прошел мимо нас, улыбаясь и махая рукой в ответ на похвалы толпы, не подозревая о суровой реакции судей.
Когда последний из атлетов прошел мимо, толпа в последний раз зааплодировала, а затем затихла. Постепенно люди вернулись к покупкам, еде и другим развлечениям. Волнения дня закончились. Принесение присяги атлетами и первые соревнования должны были начаться на следующее утро.
— До рассвета еще час или два. Что нам теперь делать? — спросил я Антипатра. Я боялся, что он предложит посетить философские дебаты или декламацию стихов, но вместо этого он указал на ограждение Алтиса. Над стеной виднелась мраморную крыша храма Зевса и несколько золотых щитов, украшавших фриз над его колоннами.
— Мы пришли сюда, чтобы увидеть чудо света, не так ли? Мне не хотелось бы пропустить ни одно соревнование в ближайшие несколько дней, так почему бы не увидеть его сейчас?
Я с энтузиазмом согласился на это предложение.
* * *
На вход в храм Зевса выстроилась очередь. От каждого посетителя требовалось пожертвование, и вход был только с экскурсией. Наша группа из пятнадцати человек собралась у подножия лестницы. Там нас встретил молодой проводник, который сообщил нам, что он потомок Фидия, афинского скульптора, создавшего легендарную статую Зевса.