Семь грехов куртизанки
Шрифт:
Мик обхватил ее рукой за плечи.
— Но миру всегда нужны женщины, которым хватает смелости бороться против системы.
Пайпер искоса глянула на него, и ее губы дрогнули в слабой улыбке.
— Кроме того, я надеюсь, что ты рассмотришь вариант поработать со мной в реалити-шоу.
Пайпер села ровнее и высвободилась из объятий Мика. Ее лицо стало серьезным.
— Есть новости?
Мик покачал головой и вздохнул.
— Если бы…
Как он уже объяснял Пайпер, в переговорах его агента с продюсерами наступило затишье. Телевизионщики
— Нам до сих пор не дали зеленого света. Это сводит меня с ума.
— В любом случае я не думаю, что смогу работать на тебя, — сказала Пайпер.
Мик рассмеялся.
— Я не предлагал работать на меня, Пайпер, я предлагал работать со мной.
Она пожала плечами.
— Я музейный смотритель, Мик. Это единственное дело, которым всегда хотела заниматься. Это то, что я люблю. Не уверена, что работать на тебя в археологическом реалити-шоу будет лучшим применением моего образования и навыков.
— Со мной.
— Хорошо. — Девушка вздохнула. — Как бы там ни было, спасибо за предложение, но я сама разберусь со своей карьерой.
Мик ничего не ответил сразу. Он должен был убедиться, что его следующий ход будет правильным.
— Между твоей профессией и этим реалити-шоу много общего, — проговорил он наконец, беря ее за руку. — Подумай об этом. Какова цель музейной выставки?
Пайпер усмехнулась примитивности вопроса.
— Это, разумеется, зависит от кураторской направленности музея.
— Хорошо. Конкретно БМКО.
Пайпер поджала губы.
— Инсталляции в Бостонском музее культуры и общества должны учить, развлекать и возбуждать интерес к истории города, к тому, как она связана с его настоящим и будущим.
— Ага, — с улыбкой сказал Мик.
— Ага?
— То же самое верно для «Охоты на правду с Миком Мэллоем».
— Мы хотим учить, развлекать и возбуждать интерес к прошлому.
Пайпер опять пожала плечами и выглянула в окно.
— Уверена, ты прекрасно справишься с этой задачей, не тягая меня за собой.
Мик не стал развивать тему. Но он четко и ясно услышал то, чего Пайпер не сказала: она не хотела, чтобы он уезжал из Бостона, но и бегать за ним не собиралась.
Мику доводилось и прежде выживать в условиях немилосердной жары — первым на ум приходило лето, которое он провел на северо-востоке Таиланда на раскопках поселения бронзового века, но за шестиквартальную прогулку от их гостиницы в центре города до пресловутого рынка рабов с него сошло семь потов.
Они с Пайпер шагали по лоснящемуся тротуару вдоль мощенной булыжником Чалмерс-стрит — одной из узких улочек знаменитого исторического квартала Чарльстона. Симпатичные городские особняки из кирпича, камня и досок тянулись ровными рядами, радуя глаз цветочными клумбами с их южной утонченностью.
— Красота декораций не уступает омерзительности сюжета, — сказала Пайпер.
Мик думал о том же.
Они остановились у кирпичного фасада того, что раньше было частью Рынка Райана, где 1 июля 1856 года, незадолго до того как Офелия приехала сюда из Бостона, начали продавать рабов. Торговая площадка, заключающая в себе четыре здания, не случайно открылась именно в тот день, когда в Чарльстоне запретили публичную торговлю рабами. Уличные аукционы как магнитом притягивали аболиционистов, и горожане беспокоились, что постоянные волнения подорвут их репутацию аристократичного города.
С первой секунды, как Пайпер и Мик вошли внутрь, они были поражены искусственной прохладой музея и гнетущей печалью самого здания.
Мик быстро понял, что бродить по музею с куратором совсем не то, что одному. Пайпер не упускала ничего. Она комментировала нюансы дизайна и способы подачи информации. Она прослушивала все аудио-сегменты, в том числе сделанные в эпоху Великой депрессии записи, на которых бывшие рабы описывали аукционный помост.
Она останавливалась, чтобы осмыслить и проанализировать все, что видит. Она делала пометки и зарисовки.
Не раз и не два Пайпер тихонько присаживалась на ближайший стул или скамейку и поднимала глаза к потолку зала, который раньше называли «выставочным». Здесь рабам приказывали дефилировать, танцевать и прыгать на одной ноге, здесь им проверяли глаза и зубы, а потом опытный аукционист накручивал за их плоть как можно большую цену.
Девушка разглядывала дверь, ведущую в «загон» — тюрьму, в которой содержали рабов, измученных дорогой. Там с них снимали цепи, чтобы дать ранам зажить, там их осматривали врачи, одевали и откармливали, позволяли упражняться, чтобы восстановить тонус мышц. Там юным девушкам намащивали волосы, а старикам красили бороды.
Рассматривая аукционный помост, Пайпер склонила голову набок, как будто он что-то говорил ей, а она внимательно слушала. Тут Мик заметил слезы в ее глазах и поджатые губы. Он подошел, не заговаривая, не касаясь. Просто хотел напомнить Пайпер, что он рядом.
Она несколько раз возвращалась к стенду-рассказу британского журналиста о молодой женщине, которую один плантатор продавал другому. Потенциальный покупатель был известен своим зверским обращением с рабами. Девушка вышла на помост, посмотрела новому хозяину прямо в глаза и сказала: «Я лучше перережу себе горло от уха до уха, чем стану вашей».
Хотя музей был небольшим — всего два этажа площадью раз в пять меньше Бостонского музея культуры и общества, они провели в его стенах три часа, а потом еще минут тридцать общались с исполнительным директором.
Вернувшись в жару улиц, Пайпер некоторое время шла молча. Когда через несколько кварталов они добрались до ухоженного городского оазиса — Вашингтон-парка, она рухнула на скамейку из кованого железа в тени высоченных дубов, поросших испанским лишайником.
Мик сел рядом.
Наконец Пайпер заговорила.