Семь лет за колючей проволокой
Шрифт:
Но продолжу своё горькое повествование…
После нескольких часов ожидания в «отстойнике» дошла наконец очередь и до нас. Первым делом всех наголо подстригли и сбрили бороды и усы тем, у кого они были. Я пытался возражать против этого, будучи твёрдо уверен, что это нарушение прав человека. Против твоей воли никто не имеет права трогать твои волосы до тех пор, пока твой приговор не вступил в силу, то есть стричь и брить против твоей воли могут только перед отправкой на этап. Я слышал, что в других следственных изоляторах этого правила придерживаются, хотя и не всегда, но в Бутырской тюрьме, по крайней мере в то время, когда её начальником был полковник Подрез, имелись свои правила.
О полковнике Подрезе ходило множество мифов. В частности, один из мифов гласил, что к нему может обратиться за помощью любой подследственный и он всегда поможет. Этот миф распространялся специально, но выполнялась только первая часть легенды. К нему действительно легко можно было попасть на приём, и он действительно внимательно выслушивал жалобу любого заключённого, причём с особым вниманием полковник выслушивал жалобы на своих подчинённых.
Вежливо и внимательно выслушав жалобу, он обязательно обещал «разобраться» и наказать виновных. Полковник Подрез действительно вызывал «на ковёр» своего подчинённого, на которого появилась жалоба, и действительно всыпал ему по первое число, но не за то, что сотворил его подчинённый, а за то, что допустил, что на него подают жалобу.
Обнадёженный жалобщик возвращался в свою камеру и во всех красках описывал «доброго хозяина». Шло время, но «воз оставался там же», а сам жалобщик подвергался ещё большему прессу, часто такому, что бедняга приходил к мысли о самоубийстве.
Кстати, за долгое время начальствования Подреза над Бутырской тюрьмой самоубийств там случилось во много раз больше, чем до его «царствования» и конечно же после. «Долгожители» Бутырки знали об этой особенности Начальника и иногда, жалея кого-то из начинающих жалобщиков, советовали не связываться с «добрым хозяином» – «Лишь в баснях добр медведь…». Но умные люди учатся на чужих ошибках, а вот дураки не учатся и на своих…
Другой миф повествовал о том, что однажды Подрез был в командировке в Италии по обмену опытом и заплатил там большие деньги за форму по изготовлению тюремных ложек, то есть «вёсел». До этого для Бутырки закупались обыкновенные алюминиевые ложки, от них отламывалась большая часть черенка, и только после этого они выдавались обитателям Бутырки. Почему? А чтобы нельзя было затачивать черенок и использовать его в качестве холодного оружия, хотя и оставшуюся меньшую часть черенка затачивали и использовали. Форма, которую Подрез якобы привёз из Италии, выплавляла ложку, очень напоминающую детский совочек, а черенок был круглым, длиной, да и толщиной с палец и заканчивался ещё и шариком большого диаметра. И конечно же при виде такой ложки никакая мысль о заточке даже не возникала.
Если раньше каждое «весло» нужно было возвращать баландёру, а при невозврате даже одной ложки «шмонали» всю камеру, то после введения новой формы каждому вновь прибывшему выдавали собственную ложку-совочек и кружку…
Забегая вперед, замечу: во время работы над данной книгой я по приглашению тогдашнего начальника Бутырской тюрьмы полковника Рафика Ибрагимова (после скандальных побегов из Бутырки Ибрагимов подал рапорт на увольнение) пару раз посетил Бутырскую тюрьму, где выступал с лекциями и встречался с сотрудниками… Полковник Ибрагимов показался мне добрым и симпатичным человеком.
Случайно мне пришлось наблюдать, как он общается со своими подчинёнными, как реагирует на жалобы подследственных, внимательно выслушивая каждого.
Ибрагимов не распекал на чём свет стоит того, на кого жаловались (кстати, при мне жаловались на отсутствие в камере бумаги не только для обращений в инстанции, но даже для туалета, и на то, что давно не давали иголок с нитками). Были и другие бытовые, достаточно мелкие жалобы, которые любой корпусной должен был сам решить в течение минуты.
Полковник делал проще, он говорил примерно следующее:
– Иван Иванович, если у вас на корпусе нет бумаги (ниток,
«Иван Иванович» тут же махал руками:
– Что вы, Рафик Абдрашитович, всё нормально, всё есть, просто я замотался… больше не повторится!
Интересно, что оправдывающийся совсем не был напуган, его тон был действительно виноватым, и видно было, что он с большим уважением относится к своему начальнику.
А полковник поворачивался ко мне и смущённо пояснял:
– Понимаете, Виктор Николаевич, еле концы с концами сводим – денег катастрофически не хватает, иногда даже на питание! Дошли до того, что очень надеемся на экскурсии для иностранцев…
– На экскурсии? – удивился я. – По Бутырке?
– Ну… – кивнул полковник. – У нас же в одной из башен музей приличный собран. Хотите посмотреть?
Конечно же, я согласился и нисколько не пожалел. В этом музее были любовно собраны экспонаты едва ли не с момента основания знаменитой Бутырской тюрьмы. Имеются стенды всевозможных арестантских поделок, стенд тех вещей, которые арестанты проглатывали, чтобы оказаться на больничке. Чего только там не было: от различных гвоздей и иголок до полноценной партии доминушек, извлечённой во время операции из желудка бедняги…
Во время своих посещений знаменитого Централа я узнал, что сейчас вновь прибывших в Бутырку не стригут, и сразу вспомнил, как долго я сопротивлялся этой насильственной стрижке…
После виртуозной работы тюремного парикмахера над головами вновь прибывших, когда я попытался потребовать соблюдения «прав человека», а мне быстро напомнили, «кто я и с чем меня можно скушать», нам выдали по малюсенькому кусочку хозяйственного мыла и отправили в «баню». В кавычки я взял это слово потому, что помещение, в которое нас завели, даже с большой натяжкой назвать «баней» было нельзя. Огромная душевая с тридцатью торчащими гнутыми трубами, у подавляющего большинства которых отсутствовали душевые головки, и вода лилась сплошной струей. Причём в качестве особой шутки воду подавали то холодную, то с трудом переносимый кипяток.
Но мы ещё об этом не догадывались: по команде вертухая сняли с себя всю одежду и моментально стали похожи на братьев-близнецов. Одежду развесили в специальные металлические шкафы на колесиках, которые вкатили в небольшое помещение, называемое прожаркой. После десятиминутного издевательства, именуемого мытьем, – именно столько времени отводилось на то, чтобы более двух десятков арестантов помылись, – нас выгнали из «бани», не дав толком даже ополоснуться. Не успели привыкнуть к холодной воде и намылиться, как из трубы обрушилась горячая, под которой стоять просто невозможно, и кое-как ладошкой пытались стереть мыло.
После того как мы напялили на себя горячие одежды и обувь, нас погнали в подвал, где у зэка-кастеляна каждый получил подушку с наволочкой, матрац с матрасов-кой вместо простыней и алюминиевую кружку с веслом-совочком. Выстроив в коридоре всех вновь прибывших, дежурный ДПНСИ (дежурный помощник начальника следственного изолятора) начал вызывать нас по списку и определять, кого в какую камеру направить. Вызванные забирались соответствующими корпусными, которые прихватывали у ДПНСИ их карточки и разводили по камерам.
Как и предположил Лёва-Жид, нас с ним раскидали по разным камерам. Его вызвали первым, он ободряюще кивнул мне на прощание, и его увели с первой группой куда-то на «спецхату».
«Спецхаты» отличались от остальных тем, что в них находилось не более трёх, пяти или семи человек, что существенно улучшало не только жизнь и быт, но и психологическое состояние. Были и одиночные камеры, в которых содержались «важняки», то есть подследственные с тяжёлыми статьями, или «смертники», приговорённые к высшей мере наказания и ожидающие ответа на свои «касатки», то есть кассационные жалобы. Зачастую они содержались там по нескольку лет.