Семь ликов Японии и другие рассказы
Шрифт:
Затрата усилий на возню с подчиненными – энергосберегающий социальный прием.
Возврат к нормам детства как предупреждение конфликтов – сексуальность как детская игра?
По этому поводу одна история.
В европейской семье гостит японская студентка, проведшая в Старом Свете уже много лет. По телевизору идет передача, в которой воспроизводятся случаи из судебной практики, а зрители играют роль присяжных.
Случай такой: девушка, жених которой вот уже несколько недель работает на стройке в другом городе, приходит с подругой «на танцплощадку» (дело происходит в Рурской области). Там ей явно приглянулся некий молодой человек, который также пришел с другом. После танцев подруга уходит, а девушка остается с двумя молодыми людьми. Втроем они решают отправиться к понравившемуся ей
Вердикт телезрительницы-японки звучит так: девушка конечно же не была изнасилована. Почему нет? Потому что она вошла в квартиру с двумя юношами. Пойди она только с одним, можно было бы скорее поверить в версию изнасилования.
???
Только через какое-то время западные собеседники начинают ее понимать: если бы девушка зашла в квартиру только с одним сопровождающим, то ситуация явно стала бы очевидной, неприемлемой ни в коем разе, только если девушка была на то согласна. А в четко просматриваемом обществе двух мужчин остается достаточно свободных вариантов для безобидных предположений. То есть девушка, со своей стороны, получает возможность заняться любовью с новым знакомым. И поскольку она так все и обставила, то, значит, таково и было ее желание.
Перспектива, с которой японка смотрела на этот случай, сначала совпадала с точкой зрения соседей. В случае с одним сопровождающим они должны были подумать так: она знает, что им известно о ее помолвке. Значит, она постеснялась бы вынудить (неизбежных) свидетелей к предосудительной интерпретации происходящего. В этом случае ситуация обязана была бытьбезобидной: девушка хотела довольствоваться лишь прослушиванием пластинок. Если же она явилась с двумя мужчинами, то соседи опять же не должны были подумать ничего дурного и могли бы встать на защиту перед третьей стороной (или на суде) ее презумпции невиновности. А вот уже после ухода друга девушка была вольна делать, что ей захочется; у нее было на это право; значит, она по меньшей мере смирилась с тем, что произошло.
Удивительным образом «моральная» сторона изнасилования, казалось, мало занимала японскую телезрительницу. Был ли вообще сексуальный аспект так же важен для нее, как и для нас?
Вот тут так и кажется, что прямо обеими руками ухватываешь знаменитую разницу между культурой вины и культурой стыда.
Например, вопрос вины Японии за ее военные действия…
Нам кажется, что японцы не задаются этим вопросом (или не ставят свои действия под вопрос). Нам кажется, их щепетильность проявляется лишь тогда, когда они замечают ее у нас, зарубежных соседей, которые находят возмутительным тот факт, что резня в Нанкине именуется инцидентом,а бесчеловечные медицинские эксперименты над военнопленными в Монголии вообще замалчиваются. Где же скорбь, открытая дискуссия?
С японской точки зрения, сама эта дискуссия стала бы тем скандалом, который она открыто развязала. Уменьшится ли семейный позор от его обсуждения? Если бы существовало нечто вроде коллективного осознания вины, то по-японски оно достойнее всего выражалось бы молчанием.
Однако японцы не чувствуют своей вины за войну, воспринимая ее как чрезвычайную ситуацию – сначала был приказ, а затем – поражение. В обоих случаях получается, что за нее никто не может нести ответственность. Запоздалой реакцией на нее должна быть не дискуссия, а мир…
Это признание себя сторонником мира кажется Западу неким обобщением, Хиросима – пугающим и в то же время устраивающим провалом в памяти, атомная бомба – главным алиби. Жертва, возведенная в абсолют, искупает необходимость приписывания вины. Настаивать же на ней считается безвкусицей… В то время как нам подобное замалчивание конфликта кажется бесчувственностью.
Казненные военные преступники также считаются жертвами войны, и в храме Ясукуни в Токио им воздаются такие же почести, как и павшим на войне. По мнению японцев, они не «несут» ответственности за «неудачу» в войне, они взяли ее на себя, сняв это бремя с императора. На войне умирали за него, после войны умирали вместо него. Признанных (Западом)
Еще один момент в связи с чувством вины за войну: было ли замечено, что после войны Япония безо всяких дискуссий избегает участия в любых военных действиях, даже поддержанных ООН? Неучастие – это тоже форма действенного раскаяния. Японцы не просто делают вид, что обожглись, они на самом деле обожглись.
Что происходит в душе японца, подвергшегося критике? Вот пример перевода одного японского текста:
«Ты делаешь мне тяжелый упрек, нарушая этим нашу гармонию. Поскольку я хотел бы думать, что ты цивилизованный человек, то полагаю, ты не стыдил бы меня так, не будь у тебя на то серьезных личных причин. Я должен признать, что не имею ясного представления о твоих чувствах. За это я должен попросить у тебя прощения. Конечно, со своей стороны, я обременяю тебя тем, что ты воспримешь мое извинение как упрек в бестактности в твой адрес. За это я должен буду снова попросить прощения, и мы попадем в замкнутый круг. Надеюсь, что, по крайней мере, в этом пункте мы достигли согласия: не надо заводить дело слишком далеко, мы должны устранить эту проблему как можно скорее. Извинившись перед тобой, я символически пошел тебе навстречу. И ты, со своей стороны, не можешь серьезно рассчитывать на то, что я изменю свою позицию. Так что лучше закроем эту тему и поговорим о чем-нибудь приятном».
Почему же западному партнеру так трудно понять то, что для японцев само собой разумеется: человек должен прежде всего заботиться об отношениях,а потом уже о проблеме, если она еще не разрешилась сама собой из-за взаимной вежливости?
А что касается войны: что-то улучшить можно только в отношениях между врагами; прошлое же останется неизменным.
Там, где прошлому наилучшую услугу оказывает забвение, психоанализу делать нечего. Он уходит корнями в Просвещение, которого в Японии никогда не было, и оно так же мало прижилось там, как и картезианское мышление или открытие перспективы. Что ей делать на облачном небе? Что делать эдипову комплексу в культуре, в которой (пока дело остается внутри семьи) допускается сексуальная опека матерью взрослого сына? Ее извиняет забота о сыне: так юноша может лучше концентрироваться на учебе, не отвлекаясь на истории с девочками. Самый сильный и в то же время весьма прагматичный аргумент против этого заботливого инцеста выдвинула в телевизионной дискуссии одна молодая женщина: «Что же будет делать с таким избалованным и несамостоятельным мужчиной его будущая жена?»
Жизнь в помещениях без четко выделенного одного из них для интимной сферы протекает по своим законам. Член семьи учится передвигаться по дому, не предупреждая о своем приближении или присутствии, как одетые в черное слуги просцениума в японском театре. Поскольку циновки, выполняющие роль постели, могут быть разложены где угодно, понятие «родительская спальня» оказывается весьма условным. Насколько гибка комбинируемость семейных отношений, настолько огромна ответственность матери за детей и настолько же менее обособленно партнерство мужчины и женщины. С другой стороны, традиционное распределение ролей защищает его от нереалистичных ожиданий (например, желания найти в браке то, чего недоставало в детстве).
Пара, не желающая быть побеспокоенной, отправляется в отель любви именно с той целью, которая прямо заявлена в его названии, поэтому речь о борделе здесь вовсе не уместна. Таким отелем пользуются как супруги, так и студенческие парочки, гораздо реже – начальники со своими секретаршами, потому как для них ситуация может стать весьма щекотливой. Номера машин всех клиентов отеля тактично маскируются, а в глубине заведения пара никогда не столкнется с кем-нибудь из посторонних. После того как гости выбирают на подсвеченном табло понравившийся им номер, они вытаскивают ключ, приводя таким образом в действие электронный указатель, ведущий их в любовное гнездышко, обставленное в романтическом или фантастическом духе. На выходе из отеля можно увидеть только стойку с кассой и никогда самого кассира.