Семь месяцев бесконечности
Шрифт:
Утро, как всегда, началось с подъема в 5.30. Погода замечательная: тихо, минус 28 градусов, ветер от востоко-юго-востока около 5 метров в секунду. Сразу же после старта вышли на пологий и очень длинный спуск. Вцепившись мертвой хваткой в стойки нарт, мы с Уиллом, да и все остальные наши товарищи, едва отталкиваясь лыжными палками от стремительно убегающей назад жесткой поверхности, искрящейся снежной пылью, мчались вперед. Собаки, с удовольствием поддерживая предложенный рельефом темп и вытянув пушистые хвосты, буквально летели над поверхностью ледника. Казалось, не будь на них постромок, они давным-давно бы оторвались от этой неласковой коварной холодной земли и, оставив нас самих решать свои собственные проблемы, мгновенно растаяли бы в неяркой голубизне неба. Но сколь бы ни был приятным этот затяжной стремительный спуск, уже минут через десять после его начала, я — да, наверное, не только я — подумал, что все это обязательно должно завершиться не очень симпатичным подъемом. Так оно и вышло. Однако настроение собак после такой замечательной гонки было самым боевым, поэтому мы преодолели этот крутой подъем, что называется, на одном дыхании, то есть всего с одной остановкой. Вообще, если судить по началу, плато Дайер, на котором мы сейчас находились, менее всего можно было называть убаюкивающим словом «плато». Представьте себе такую картину: ни единого участка ровной поверхности, гигантские ледяные увалы, ложбины между которыми настолько глубоки, что когда мы в них спускались,
Сегодня во время движения мы мало беседовали с Уиллом, хотя катились на лыжах рядом по разные стороны наших нарт. Каждый из нас, любуясь окружающим пейзажем, думал о своем. Я вспоминал телеграммы, присланные мне из дома, мысленно переносился туда, в дождливый ленинградский сентябрь, вместе с Натой переживал внезапное ОРЗ сына, решившего, наверное, что нельзя уж так сразу резко начинать учиться после каникул. Затем принялся на ходу сочинять стихотворение для ребят с Беллинсгаузена, приславших такой приятный и весомый подарок. Стихотворение получилось таким:
В конце зимовки нет дороже Того, что вы прислали мне! Как во всем мире, на Кинг-Джордже Любая истина — в вине! Весна в сентябрьском тумане, И скоро, скоро корабли Сутра призывными гудками Разбудят сонную Ардли. Нелегкий Южный Крест разлуки Вы сбросите с уставших плеч. Любимые глаза и руки На месте всех разлук и встреч. На старом питерском причале Вас встретят праздником Весны, И все тревоги и печали Уйдут до… следующей зимы…Во время обеденного перерыва я опять возился с озонометром и в перерывах вкушал традиционные орешки и шоколад. Остальные ребята устроились у нарт Кейзо и Этьенна. Я не могу разделить эти два, казалось, не совсем совместимых процесса — ланч и измерение приземного озона, — так как процесс измерения занимает 30 минут, кроме того, из-за сильного солнца, да и вообще из-за яркого дневного света я постоянно должен был следить за индикатором прибора сквозь туннель, образованный рукавицами, поэтому не мог отойти от своих нарт, и, чтобы не задерживать остальных, наскоро ел в перерывах между циклами измерения. Сегодня во время ланча Этьенн сказал, что завтра все соберутся на обед около наших нарт, чтобы Виктору было не так скучно, и это было приятно слышать.
После обеда продолжилось наше состоящее из подъемов и спусков путешествие по плато Дайер. Вперед вышла упряжка Кейзо, возглавляемая безразличным меланхоликом Кутэном. Но сегодня он был явно в ударе. Нам с Уиллом с нашей третьей позиции было хорошо видно, как Кутэн, повинуясь Кейзо, держит направление, а все собаки, включая и наших, следуют за ним. В 17 часов остановились на достаточно ровном месте с видом на великолепную Чарити. Поставив палатку и накормив собак, я побежал в палатку Этьенна на радиосвязь, однако попал в нашу походную радиостанцию не сразу: Этьенн беседовал по телефону с… Парижем, со своей подругой Сильви. Организация таких приятных «неожиданностей» была на совести благородного Кристиана де Мариавля, находящегося в Пунта-Аренасе и использовавшего буквально каждую возможность при хорошем прохождении радиоволн, чтобы устроить для нас подобные сюрпризы.
Таким образом Уилл смог получить в день рождения поздравление от родителей, я тоже надеялся когда-нибудь поговорить с нашими (вся сложность для меня состояла в том, что необходим был хороший английский, хотя бы до начала разговора). Чтобы не мерзнуть в ожидании окончания беседы Жана-Луи (смущать я его просто не мог, так как разговор велся на французском — иногда разноязычность нашего экипажа весьма и весьма кстати!), я вернулся к нартам, заготовил корм для собак на следующий день и померил температуру — минус 32 градуса. На радиостанции мне удалось поговорить с базовым лагерем на Кинг-Джордже. Я поинтересовался у Джона Стетсона, проводит ли он эксперименты по определению содержания загрязнений в снеге на тех образцах, которые я ему выслал. Он ответил уверенным баритоном: «Йес! Оф кос!» Вернувшись в палатку, заштопал прожженные пламенем свечи рукавицы, которые вчера вечером во время просушки свесились недопустимо низко. Для штопки я использовал кусок полотенца и неспроста, ибо прогоревший участок находился как раз на сгибе указательного пальца, наиболее удобном для вытирания носа при ходьбе на лыжах, и кусочек мягкого гигроскопичного полотенца на этом месте был явно нелишним. Лагерь в координатах: 69,7° ю. ш., 64.9° з. д.
Накануне ночью буквально через десять минут после того, как я залез в мешок, сорвался ветер. Сначала двумя-тремя продолжительными мазками он прошелся по стенкам палатки, которые отозвались нервным трепетом, а затем задул ровно и настойчиво, но нам в наших мешках было даже уютно спать под шум ветра. Утром раскрыл глаза в 5.50, на двадцать минут позже, чем обычно, но сразу понял, что ветер разыгрался. Стенки палатки были покрыты густым инеем, особенно та, которая выходила на наветренную сторону, да и спальный мешок в изголовье был весь в инее от дыхания. Вылезать страшно не хотелось, но я переборол себя, выполз из мешка и зажег примус. Его гудение и тепло разбудили Уилла. Махнув ему обреченно рукой, я разделся и вылез наружу.
Меня тотчас же облепило снегом, так что не было никакой необходимости принимать снежный душ. Оставалось только растереться полотенцем, что я и проделал, забравшись в палатку. Первые впечатления о погоде, которыми я поделился с Уиллом, были не из приятных: видимости никакой — я даже не разглядел соседних палаток, — метель, однако, как мне показалось, было не так уж холодно. Конечно, такая погода требовала более тщательной экипировки для проведения термологических наблюдений, поэтому перед вторым выходом я оделся по-штормовому. Термометр показал минус 28 градусов, ветер от северо-востока 20–22 метра в секунду. Во время одной из коротких пауз между порывами ветра я, приглядевшись, разобрал смутный силуэт палатки Джефа и направился в ее сторону. Преодолевая шум ветра, я прокричал ребятам все, что я думаю о погоде, и мы решили, что будем в полной готовности ждать ее улучшения. На обратном пути я набрел на палатку Этьенна и Кейзо и договорился с ними о том же самом. Мне показалось, что Этьенн с великой готовностью откликнулся на предложение подождать. Такая погода, как вы, наверное, догадываетесь, не только вынуждала нас прерывать движение и пассивно ждать ее милостей в палатках, но и существенно затрудняла осуществление одного весьма важного и необходимого протокольного мероприятия, которое по установившемуся у нас с Уиллом внутреннему распорядку мы выполняли обычно по утрам перед стартом. Процедура его выполнения у нас с Уиллом несколько различается: если Уилл придерживается классического стиля, обязательно предполагающего наличие полного комплекта одежды и какой-то минимальной защиты от внешних воздействий (как то: снег, ветер и т. д.), то я предпочитаю стиль «модерн» — минимум одежды, минимум удобств и, как естественное следствие стиля, максимум скорости. В это утро первым был готов Уилл (я уже достаточно нагулялся и поэтому пережидал). Тщательно застегнув все одежды и запасшись небольшим свитком протокольной бумаги, он сидел на корточках перед дверью, выжидая момент для броска. Я напутственно и чуть сочувственно, прекрасно зная, что ему предстоит, похлопал его по плечу (получив в ответ неуверенную улыбку) и открыл дверь. Ненасытный, неистовый снежный водоворот тотчас же поглотил смельчака. Спустя три с четвертью минуты я услышал какое-то неуверенное шуршание около дверей, а затем приглушенный шумом ветра голос и открыл дверь. В палатку, быстро перебирая руками и ногами, на четвереньках заполз Уилл. Было достаточно всего одного взгляда на его небрежно застегнутый, облепленный снегом протокольный костюм и его ликующую физиономию, чтобы понять, что протокольное заседание прошло успешно. Свой выход я не буду здесь подробно описывать, так как надеюсь, что это лучше и правдивее сделает Уилл в своей книге о нашем путешествии. Часов в одиннадцать отправился в гости к Джефу и Дахо. Было совсем светло, бледное размытое пятно солнца едва угадывалось в несущемся над головою снеге. Получив после запроса устное разрешение ребят на вход в их палатку и выполнив все связанные с этой процедурой описанные ранее формальности, я примостился с краю Джефова спального мешка. В палатке было прохладно (5 градусов), горела только керосиновая лампа — ребята экономили горючее, — поэтому предложенный Дахо кофе оказался как нельзя более кстати, тем паче что тот же Дахо в соответствии с древней китайской традицией добавил в кофе несколько капель из заветной бутылочки. Джеф извлек прекрасно изданную Национальным географическим обществом США большую карту Антарктиды, и мы отметили на ней наше положение на 6 сентября. Боже! Как долго и много еще идти! Прошло немногим менее полутора месяцев после старта, а мы все еще где-то в начале Антарктического полуострова, дни летят, а пройденное расстояние ползет. Вдруг в самый разгар наших дебатов у карты что-то резко изменилось в окружающей нас обстановке: мы внезапно услышали гудение керосиновой лампы, упругое хлопание стен палатки прекратилось, а наши голоса стали громче и разборчивее. До нас даже не сразу дошло, что стих ветер. Да! Представьте себе, внезапно наступила полная тишина. Я высунул голову из палатки — туман, видимость 500 метров, штиль. Решили, не теряя времени, сворачивать лагерь и выходить. Я сообщил по пути об этом решении Этьенну и Кейзо и быстро возвратился в палатку, при этом едва не наступив на Горди, которого с головой занесло снегом. Естественно, стоило только одеться по-походному, как вновь засвистал ветер, но все равно я вышел и попытался откопать нарты, но весьма скоро убедился, что это абсолютно бесполезно. К такому же выводу независимо пришли Джеф и Жан-Луи, в основном потому, что раскопки заняли бы часа два с половиной, а там уже и светлого времени практически не осталось бы. В результате все-таки остались на месте, твердо решив двинуться завтра, если погода будет не хуже, чем сейчас. Вторую половину дня я посвятил изготовлению солнцезащитного экрана на индикатор озонометра, выпилив его из толстой фанеры. Закончив эту работу, выкопал совершенно занесенного снегом Горди, что было необходимо сделать, поскольку его поводок вмерз в образовавшийся под ним лед и бедняга уже не мог свободно поднять голову. Вообще во время сильной метели необходимо все время следить, чтобы доглайн — провод, к которому собаки были привязаны короткими поводками — постоянно находился на поверхности. Снег, лежащий под собаками, от тепла их тел, дыхания и мочи, которую они, не вставая, напускали под себя, превращался в лед, провод вмерзал в него, и поэтому надо было его периодически освобождать, чтобы собаки, не имеющие возможности подняться, не задохнулись. Накормив собак, я вернулся в палатку, где хлебосольный Уилл готовил нечто необыкновенное, ароматно пахнущее морем. Это оказалась уха из рыбных консервов. Стоит ли говорить, как это было вкусно! Горели свечи, за стенами палатки по-прежнему неистовствовал ветер, заканчивался сорок второй день нашего путешествия.
Сегодняшнее утро не принесло ожидаемого улучшения погоды. Более того, она даже ухудшилась. Температура минус 25, ветер 13–15 метров в секунду, видимость менее 100 метров, стоим, палатку занесло так, что порой из-за недостатка кислорода приходилось приоткрывать двери, чтобы свечи не гасли. Решили подготовиться к выходу и подождать рассвета — быть может, он что-нибудь изменит. Корма для собак у нас было на шесть дней, ходу до следующего склада в лучшем варианте — три-четыре дня, оставался только аварийный двухдневный запас и не более, так что особенно засиживаться нам было нельзя. Готовя завтрак, подсчитал, что овсянки у нас осталось на два дня. Скоро придется или отступать от привычного меню, или начинать натуральный обмен с другими палатками. Так, нам было доподлинно известно, что у Джефа и Дахо овсянка не пользуется спросом, так что они могли стать для нас выгодными торговыми партнерами.
В 8 часов Уилл отправился к Джефу посовещаться, а я остался поддерживать огонь в очаге. Если бы кто-нибудь в это время заглянул в нашу палатку, то наверняка усомнился бы в моей готовности продолжать путешествие: я лежал в одежде поверх спального мешка и голосом, не уступающим в заунывности ветру, пел старинные русские песни, периодически справляясь о словах в лежащем на груди песеннике. Уилл вернулся часа через полтора и сообщил, что сегодня мы никуда не пойдем, еще день можно переждать. К слову сказать, идти по такой погоде можно было бы, что мы регулярно и делали впоследствии, но вот собирать лагерь, откапывать из-под метровых сугробов палатки, нарты, упаковывать все при непрекращающемся снегопаде и ветре — вот это и было самым неприятным и сложным. Чтобы как-то скоротать время, решили приготовить на ланч что-нибудь из ряда вон выходящее. Я поджарил тосты с сыром, Уилл извлек откуда-то полиэтиленовый мешочек, наполовину наполненный каким-то загадочным порошком, размешал его в воде и вылил образовавшееся жидкое тесто в небольшую кастрюльку с тефлоновым покрытием. Через час мы ели настоящий кекс. Ай да Уилл, ай да пекарь! Подкрепившись таким образом, прослушали пленку с записью состоявшейся сегодня утром беседы Уилла с Жаном-Луи и Джефом относительно наших ближайших перспектив: до ближайшего склада 60 миль, а это, как я уже говорил, три-четыре дня пути. В существование этого склада мы были уверены, поскольку располагали совершенно свежей информацией Генри на этот счет. Следующий склад находился на расстоянии около 200 миль в районе горы Ванг, но он, по словам Джефа, располагался на снегу, и не было никакой уверенности, что мы его найдем. Седьмой склад был организован у горы Рекс через 160 миль, его местоположение позволяло нам надеяться, что он будет найден. И наконец последний склад на Антарктическом полуострове размещался на станции Сайпл, еще через 160 миль, на него мы, без сомнения, могли рассчитывать. Таким образом, пока из четырех складов мы отыскали только два, причем из четырех оставшихся один был под большим вопросом. Ставки были неплохие, надо было продолжать игру и, наверное, уже не слишком считаясь с погодой во имя успеха всей экспедиции.