Семь месяцев бесконечности
Шрифт:
Наконец, после изматывающей борьбы, некоторая равнодействующая между силой моей тяги и силой противодействия чехла привела нас обоих к палатке. Уилл при виде нас несказанно обрадовался и, продолжая одной рукой удерживать палатку, второй ухватился за чехол. Вдвоем нам удалось победить его и набросить на палатку — теперь она могла улететь только в комплекте. Чтобы этого не случилось, надо было поскорее крепить оттяжки, но не тут-то было! Все оттяжки были перепутаны с такою любовью и знанием дела, что распутывание их заняло не менее 15 минут. Наконец и эта операция была завершена. Для придания палатке большего веса мы быстро побросали туда мешки, а тяжелыми ящиками с собачьим кормом придавили чехол снаружи, дополнительно обсыпав его снегом. Наконец-то можно было передохнуть. Я огляделся. Пирамида Джефа и Дахо была уже воздвигнута, и, похоже, самими фараонами. Этьенн и Кейзо заканчивали возиться с верхним чехлом. Ситуация в лагере полностью контролировалась нашими войсками. Командующий Стигер, вздохнув, залез в командирскую палатку, а я пошел — вернее, полетел — в сторону собак. Все постромки были вконец перепутаны — результат последнего часа езды при отсутствии видимости. Чтобы распутать постромки при таком ветре, мне пришлось отвязать всех собак. Это можно было делать без опаски, так как у них не было ни малейшего желания куда-либо убегать. Распутывание постромок заняло минут сорок. За это время
Когда я, отыскав ее, ввалился внутрь, то попал в царство снежной королевы и ее фаворита Уилла Стигера, который, весь в снегу, восседал на засыпанном снегом спальнике и разбирался с засыпанными снегом вещами. Примус пока не включали, чтобы не разводить сырости — необходимо было начала очистить все от снега. Я со своим заснеженным костюмом и капюшоном, полным снега, очень гармонично вписался в снежный мир палатки. Лицо горело, но осмотр его в зеркало не показал каких-либо обморожений: чудесно помогает гусиный жир, специально заготовленный для меня перед экспедицией тещей, и, кроме того, я использую еще одно, с моей точки зрения, неплохое средство для предохранения кожи от обморожения — умываюсь спитым чаем, что, наверное, дубит кожу и делает ее менее чувствительной к обморожению и ветру. Очистка палатки от снега продолжалась около получаса. Затем мы запустили примус, и через 10 минут у нас уже было, как в раю, несмотря на трясущиеся стены палатки и вой ветра. Уилл сегодня превзошел сам себя — приготовил на десерт мусс из сушеной черной смородины, смешав для этого сухое молоко, сахар, воду и собственно ягоды, а затем все это вскипятив. Получился скорее не мусс, а очень вкусное жидкое варенье. За неполный рабочий день сегодня прошли 16 миль. Лагерь в координатах: 72,8° ю. ш., 66,1° з. д. Интересно, что позже по радио мы узнали, что на следующий день на восточное побережье Штатов обрушился сильнейший ураган Хьюго со скоростью ветра до 135 миль в час (около 70 метров в секунду). Возможно, между этими двумя штормами существовала какая-то связь.
День антарктического весеннего равноденствия. Как записано у меня в дневнике: «День действительно равен ночи по силе ветра. Сегодня стоим на месте, видимости нет, ветер неистовствует». Торжественное мероприятие — замену белья — я осуществил после утреннего душа. Уилл, глядя на меня, тоже отважился обтереться снегом и опять, как и в первый раз, в штормовую погоду. Залез обратно дрожащий, но довольный. Наша палатка удерживает прочное первое место по санитарно-гигиеническому состоянию личного состава.
Как обычно, в плохую погоду мы с Уиллом отдали все наше свободное время служению нашим морозоустойчивым музам: он — Архитектуре, я — Поэзии. Сегодня Уилл приступил к детальной прорисовке второго этажа своего пятиэтажного здания, которое он не без нашей помощи уже начал возводить у себя на ранчо. Нет необходимости, наверное быть хорошим архитектором, чтобы утверждать, что хорошему зданию необходим прочный фундамент. А что делает фундамент прочнее? Цемент! Да! А еще? Еще, конечно же, взаимопонимание и дружба людей, которые его закладывают. Уилл как главный архитектор сосредоточил основное внимание на обеспечении второго условия прочности закладываемого им фундамента (отчасти, может быть, и потому, что первое условие в Америке, как в развитой капиталистической стране, выполняется всегда автоматически). Когда в феврале этого года мы все собрались на последние предэкспедиционные сборы в Миннесоте, на ранчо Уилла, однажды вечером после ужина, когда все пребывали в прекрасном расположении духа, Уилл вдруг спросил, не хотели ли бы мы слегка размяться завтра утром. «Дело пустяковое, — продолжал он. — Надо загрузить машины небольшим количеством камней неподалеку отсюда». Наутро огромный розовый «кадиллак» Уилла доставил всю международную команду к месту работы. Это оказалось действительно недалеко от ранчо, однако что касается фронта работ и их содержания, то утверждение Уилла о «небольшом количестве камней», мягко говоря, не соответствовало действительности. Когда мы вылезли из машины, то увидели огромную баррикаду из каменных глыб. «Вот это все, — Уилл пнул ботинком близлежащий камень, — надо отвезти поближе к ранчо, а затем на собаках перевезти на гору. Это будет неплохой тренировкой для собак. Здесь никак не менее 50 тонн», — добавил Уилл с плохо скрываемой гордостью. Погода была морозной, около минус 30, поэтому надо было браться за работу. Подошли два огромных самосвала, и работа закипела. К нашей чести надо сказать, что вшестером закончили мы ее часа за четыре и, несмотря на мороз, порядочно взмокли и устали. Так, совместными дружными усилиями шести представителей шести государств мира, закладывался фундамент будущей обсерватории Уилла Стигера. Неудивительно, что на таком фундаменте можно было бы строить и небоскреб, но Уилл решил ограничиться пятью этажами. Первый был уже закончен, второй сейчас при мне рождался на бумаге, а остальные три, наверное, были еще в постепенно приобретавшей человеческий облик после моей стрижки лохматой голове Уилла. Я сочинил небольшое стихотворное послание учителям 102-й ленинградской школы, в которой учится Стас, в ответ на их поздравление, присланное ко дню моего рождения. Поскольку оно, как мне кажется, в равной степени может быть отнесено ко всем учителям, я хочу привести его здесь:
Еще один сентябрь проходит, И листья кленов, пожелтев, Кружатся в тихом хороводе. Что принесет? Какие всходы? Ваш новый молодой посев. Нет благороднее и краше Труда, чем ваш, Учителя! В глазах наивных первоклашек Из ваших душ Чудесной чаши Вся жизнью полнится Земля!Где, как ни здесь отдаваться служению музам, которое, как известно, не терпит суеты! Чего-чего, а суеты у нас в такую погоду действительно мало. Лежим себе на спальных мешках, свистит ветер, сотрясая стены палатки, тихонько ворчит примус, и никого вокруг на многие сотни километров. К вечеру Уилл опять меня порадовал — на этот раз уже малиновым вареньем. Где он берет эти ягоды — загадка, и тем приятнее сюрприз.
Около пяти часов я выбрался наружу покормить собак. За прошедшую штормовую ночь территория нашего лагеря здорово изменилась: высокие, более метра, свежие снежные надувы от нарт и палаток пересекали ее, так что, чтобы добраться до собак, мне пришлось карабкаться через вылизанные ветром твердые снежные валы. Все они были на поверхности, а доглайн ушел глубоко под снег, и морды собак, особенно тех, что были привязаны поближе к нартам, оказались плотно прижатыми к снегу. Пэнда даже пытался перегрызть стальной короткий поводок, связывающий его ошейник с доглайном. А Хэнк, пребывавший, по-видимому, в состоянии какого-то анабиоза, меня даже напугал, и я на всякий случай растолкал его, чтобы убедиться, что он не замерз. Сегодня мы решили с Уиллом дать собакам по полпорции корма. Я нарубил корм, причем на этот раз при полном молчании собак, хотя обычно эта процедура вызывает у них необычайное возбуждение.
Двери франко-японской палатки были по обыкновению занесены снегом до половины — сегодня оттуда никто не выходил. «Привет, ребята, — проорал я традиционное, — хау а ю?» В ответ они довольно бодро сообщили, что все у них о'кей, и спросили, не желаю ли я присоединиться к ним. Я вежливо отказался, сославшись на то, что я не один. «А с кем?» — в один голос спросили Этьенн и Кейзо. «Со снегом», — отвечал я и, пожелав им всего доброго, направился к пирамиде. Ее обитателей я застал в добром здравии и в хорошем рабочем настроении. Вообще надо сказать, что если наша палатка занимала первое место по санитарной гигиене, палатка Этьенна и Кейзо была центром информации (в ней находилась радиостанция), то пирамида Джефа по праву претендовала на место самой трудолюбивой палатки. Джеф никогда не сидел сложа руки — у него всегда находилось дело, а если и не находилось, то он его быстро придумывал. Не отставал от него и трудолюбивый от природы профессор — он тоже все время перебирал свои научные записи или любовно и тщательно штопал одежду. Я, опять же не заходя в гости, рассказал ребятам, что видимости нет, только на западе небольшое светлое пятнышко, а что с ним будет дальше, одному Богу известно. Расстались, пожелав друг другу хорошей погоды. Уже во второй раз перед нами начинала вырисовываться перспектива остаться без корма для собак в случае, если мы, как в первой половине сентября, будем терять из-за непогоды ходовое время. Как я уже писал, мы совершенно не были уверены, что отыщем следующий, шестой, склад с продовольствием у горы Ванг, поскольку, во-первых, данные о его местоположении, сообщенные пилотом «Твин оттера», расходились с данными, имеющимися у Джефа, ни много ни мало на целых 10 километров, а во-вторых, склад этот, весьма вероятно, был совершенно заметен, как это случилось с третьим и, может быть, с четвертым складами. Кроме того, у нас особенно не было времени искать этот склад — мы и так уже из-за непогоды выбились из графика на неделю, а в дальнейшем отставание это могло только увеличиться. Поэтому нам необходимо было наверстывать упущенное, но погода пока не позволяла этого сделать.
Я вернулся в палатку. Быстро темнело, мы забрались в спальные мешки и заснули с единственной мечтой о хорошей погоде на завтра.
Проснулся в шесть утра — ветер тот же. Я опять забрался в мешок и вынырнул из него уже одновременно с Уиллом, около 8 часов, и приготовил завтрак. На минуту нам показалось, что в голосе ветра стали появляться какие-то иные, жалобные нотки, да и палатка тряслась теперь уже не все время. Я выбрался наружу для выполнения своей, как записано у меня в дневнике, «леденящей душу процедуры». Мне показалось, что облачность стала немного повыше, хотя метель продолжалась и видимость оставалась плохой, но все-таки в характере погоды что-то неуловимо изменилось.
Во время завтрака в палатку заглянул Этьенн, одетый по-походному. «А почему, джентльмены, нам, собственно, не выйти, скажем, в 10 часов?» — «Действительно, почему?» — спросили мы с Уиллом друг друга, поскольку как раз в это время ветер сделал наиболее продолжительную паузу. Мы быстро собрали и упаковали все вещи, и я, одевшись, выбрался наружу. Увы, пауза оказалась всего лишь паузой! Опять задуло, поднялась поземка, и выход надо было откладывать.
Я решил откопать собак и посмотреть, как у них дела после такой суровой ночи. Осмотр произвел удручающее впечатление одновременное воздействие штормового ветра, низкой температуры и сильного снегопада привели к тому, что на собаках образовался чрезвычайно плотный и тяжелый снежный панцирь, совершенно смерзшийся с шерстью. Мои попытки снять этот панцирь руками, хотя бы по кускам, ни к чему не привели — панцирь не поддавался, не говоря уже о том, что вся эта процедура была для собак очень болезненной. Надо было что-то придумывать, поскольку двигаться в таком состоянии собаки, естественно, не могли, так что я покормил их и, на время оставив, вернулся домой.
На 11 часов было назначено совещание в нашей палатке. На повестке дня один вопрос: «Что делать?» Но митинг неожиданно начался с обсуждения вопроса эвакуации экспедиции из… Мирного! Каково?! Еще и четверти пути не прошли, а уже подумываем, шутка сказать, об эвакуации! Молодцы! Главная проблема с собаками: везти их на яхте вряд ли возможно — очень мало места, на самолете — проблематично, поскольку неясно, как их доставить на станцию Молодежная. Оставался только вариант отправки одним из судов САЭ, которые в ту пору еще и не выходили из Ленинграда, и было неизвестно, когда они будут в Мирном. Словом, вопросы, вопросы, вопросы. Затем разговор неожиданно перескочил на… Южный полюс и то, какое заявление мы сделаем оттуда для всего внимательно следящего за нашим переходом человечества. Складывалось такое впечатление, что участники митинга сознательно избегали говорить на более актуальные темы, связанные с нашим теперешним нелегким положением. Пока вдруг кто-то — не помню кто — не спросил: «Ребята, а сейчас-то что мы будем делать? Идти или продолжать обсуждать наши заманчивые перспективы?» После этого вопроса все вдруг сразу осознали, что обсуждение «заманчивых перспектив» имеет смысл только в том случае, если мы будем двигаться вперед, а не сидеть сложа руки в ожидании погоды. Решили выходить. Снег был чрезвычайно плотным, и поэтому раскопки заняли не менее полутора часов. Мы с Уиллом, уже до этого собравшие вещи, опередили всех с упаковкой нарт и даже первыми свернули палатку. Ветер продолжал задувать, но уже не так свирепо. Покончив со своим мини-лагерем, мы направились к собакам. Надо было как-то освобождать их от дополнительных снежных костюмов. Еще раз убедившись в том, что снять снежные панцири руками невозможно, решили использовать инструменты. Но какие?! Мы скалывали куски снега со спин собак с помощью топоров и ледорубов. Да, да, именно так! Понятно, что делали мы это с максимальной осторожностью и медленно, стараясь в первую очередь освободить от снега и льда места, соприкасающиеся с постромками, то есть грудь, подмышки и бока. За час нам удалось немного освободить собак от тяжелого снежного груза. При внимательном осмотре собак я обнаружил у Пэнды тоже потертости на груди, правда, к счастью, не такие сильные, как у Джуниора, но все-таки достаточные для освобождения его на некоторое время от работы, так что сегодня мы запрягли десять собак в упряжку, а Пэнду и Джуниора оставили бежать рядом с нартами.