Семь месяцев бесконечности

Боярский Виктор Ильич

Мне кажется, что при кормлении собак и человек, который кормит, и собака, которая ест, испытывают одинаковые или близкие по глубине чувства удовлетворения, если этого корма достаточно, и разочарования, если его мало. Последние несколько дней мне приходилось в основном испытывать чувство разочарования — корм кончался и было неизвестно, когда сможет прилететь самолет, — а вот сегодня первый раз я бросал собакам корм, зная, что могу полностью утолить аппетит любой из них и они в свою очередь каким-то, скорее всего собачьим, чутьем чувствовали: то, что я им принес, это отнюдь не все, и поэтому не торопились есть. Подтащив на всякий случай брошенный кусок корма поближе к себе, они выжидающе смотрели на меня: а что еще я могу им предложить? Естественно, в этот вечер праздник был не только на собачьей улице. Генри привез достаточно большое количество провианта и для нас. В основном здесь были продукты чилийского производства, закупленные Кристианом в Пунта-Аренасе: разнообразные супы, приправы, поражающие многообразием форм макаронные изделия, сухофрукты и много всего другого, подчас непонятного, в чем нам предстояло разобраться методом собственных проб и неизбежных ошибок. Пространные инструкции на испанском языке, которыми был снабжен любой, даже самый маленький пакетик, существенно помощи и поддержки в наших предстоящих экспериментах не сулили. В связи с переходом на жизнь «втроем» мы принялись сортировать привезенный провиант на две части: для первой тройки, за которую «играли» Стигер, Джеф и Кейзо, и второй в составе Этьенна, Дахо и меня. После непродолжительного совещания в палатке Этьенна — нашем будущем совместном доме — мы подавляющим большинством голосов (мы с Этьенном были «за», а Дахо воздержался) проголосовали за назначение профессора на пост ответственного за провиант в нашей тройке. Со свойственной всем профессорам тщательностью Дахо методично и кропотливо разложил провиант по двум большим сумкам. В другой тройке отбором провианта занимался сам назначивший себя на пост провиантмейстера Уилл. Делал он это профессионально и быстро, и со стороны казалось, что он легко обойдет профессора и оставит того с неукомплектованным ассортиментом продуктов. Однако последующие исследования показали, что мы оказались обеспеченными в не меньшей, если не в большей степени, чем другая палатка. Единственное, что не вызывало никаких сомнений в своей всеобщей принадлежности, так это три бутылки тростниковой чилийской водки со смешным названием «Писко контрол». Я перевел это название для себя примерно так: водка эта — сплошной писк, но при употреблении ее необходим все-таки какой-то контроль, и впоследствии так оно и оказалось…

В шесть часов пополудни в палатке Джефа и Дахо был назначен всеобщий сбор, посвященный началу нового этапа экспедиции. Уилл вышел раньше. Когда я проходил мимо палатки Этьенна, то обратил внимание на то, что из ее вентиляционной трубы валит какой-то уж очень густой дым. На всякий случай я заглянул в нее. Этьенн полулежал на своем тюфячке, напротив в позе «лотоса» восседали Уилл и Кейзо. Все нещадно курили и наверняка не первую сигарету: в палатке плавал густой сизый дым. Этьенн, не вынимая сигареты изо рта, как заправский курильщик, показал мне жестом место рядом с собой. Я вполз в палатку, взял предложенную сигарету, и вскоре нам пришлось открывать дверь, ибо мы перестали видеть друг друга. После этой курительной комнаты палатка Джефа выглядела как квартира образцового коммунистического быта — здесь было чисто, свежо и все располагало к самой задушевной беседе, если бы не «Писко контрол» и предстоящая в основном нам с Уиллом и примкнувшим молодым энтузиастом Кейзо работа по его ликвидации. Записанная Уиллом пленка с подкупающей достоверностью передает все нюансы нашего бесконтрольного поведения в тот вечер. Сначала разговоры крутились вокруг ближайших дней рождения Кейзо (19 ноября) и Этьенна (9 декабря) и о том, где мы их будем встречать. Умножая какие-то неслыханные до настоящего момента цифры, обозначающие ожидаемую дистанцию дневного перехода на количество оставшихся дней, вводя какие-то коэффициенты на ненастную погоду, плохую поверхность и забастовки собак, мы пришли к выводу, что день рождения Кейзо мы будем отмечать в горах Тил, день рождения Этьенна — на Южном полюсе. За это и выпили. «Писко контрол» оказался серьезным противником — во всяком случае, дело дошло до песен. Я исполнил полюбившиеся всем «Подмосковные вечера», но немного медленнее и бравурнее, чем было задумано Соловьевым-Седым. Часов в одиннадцать мы с Уиллом, прихватив с собой немного «Писко», выползли в ночь. Нам показалось, что пора и поужинать. Вообще я скажу, что этот, с моей точки зрения, совершенно дурацкий, принятый на Западе обычай выпивать до еды мне совершенно не нравится. Мы долго возились в нашей темной остывшей палатке, пытаясь найти спички. Наконец свеча возгорелась. Я израсходовал на эти поиски весь свой оставшийся энтузиазм и залез в спальный мешок, отказавшись от ужина. Уже сквозь сон я слышал, как Уилл шебуршит в ящике с продовольствием в поисках спагетти…

Глава 4

Октябрь

Трое в палатке, не считаясь с собаками. Временная смена гражданства. Рекс большой и Рекс маленький. Что мы здесь делаем?! Иду впереди. Где Сайпл? Последняя ночь Тима. Когда это кончится? Пикник у Фишера.

Утром 1 октября пробуждение было печальным. Воистину, как сказал мне один мой знакомый поэт:

Что наша жизнь без риска?! Представьте — Жизнь без Риска! Наскучившая пьеса, заученная роль! Молю родных и близких: Из всех возможных рисков Избавьте лишь от «Писко», Усильте свой «Контроль»!

Сначала я почувствовал, а затем и воочию убедился, что у Уилла то же настроение в всклокоченной голове, не без труда извлеченной им из сокровенных глубин спального мешка. Погода опять испортилась, пошел снег, и мы с Уиллом, подкрепившись крепким кофе и начав после этого более уверенно ориентироваться в обстановке, расценили вчерашнюю хорошую погоду как улыбку фортуны. Двигаться по такому рыхлому снегу мы сочли неправильным. Решили сделать перерыв, чтобы подкормить собак и дать им отдохнуть получше, тем более что температура достаточно высокая — примерно минус 11 градусов. Вновь прибывшие собаки хорошим аппетитом не отличались, отъелись в базовом лагере, да и наши все уже, похоже, близки к насыщению — оставляют куски корма и достаточно вяло реагируют на новые подношения. Предложил Уиллу назвать нашу новую эскимосскую и пока безымянную собаку Рексом для краткости, для звучности и в честь последней на нашем маршруте по Антарктическому полуострову горы Рекс. Уиллу это имя понравилось — крещение состоялось. Я весь день занимался изготовлением нового, очередного по счету варианта термостата для своего озонометра, используя для этой цели, так сказать, импортный фанерный ящик, который я выпросил у Кейзо. Все ящики отечественного производства были безжалостно выброшены в снег разволновавшимся руководителем экспедиции после памятной «пургиевой» ночи. Сейчас, находясь под расслабляющим влиянием паров «Писко», он благодушно взирал на мою работу и даже предложил мне весьма удачную замену полиэтиленовой пленки, которую я использовал в прежних конструкциях в качестве защитного экрана индикатора озонометра. Уилл посоветовал мне использовать оргстекло от футляра магнитофонной кассеты. Я приклеил оргстекло на эпоксидный клей, и вот современное научное оборудование готово к эксплуатации. Такое благодушие Уилла объясняется не только и не столько «Писко», скорее тем обстоятельством, что отныне я и все мое научное и иное оборудование будут размещаться на упряжке Кейзо и никак не смогут повлиять на резвую иноходь собак Уилла.

В 6 часов вечера традиционный сбор в палатке Джефа и Дахо. Он проходил на этот раз под флагом полного и безоговорочного разоружения — на столе только молоко и кукурузные хлопья. Поверьте, нет, наверное, ничего более трогательного и миролюбивого, чем кружка молока в руках обмороженных бородатых мужчин, сидящих в палатке среди бескрайних льдов на расстоянии не менее 700 километров от ближайшего, населенного такими же бородатыми скитальцами пункта. За трезвым столом — трезвые мысли! Решили двигаться все-таки тремя нартами, пустив вперед самые легкие, нагруженные только спальными мешками. Перед этими нартами пойдут трое лыжников, утаптывая лыжню.

В ожидании улучшения погоды проходит и весь следующий день 2 октября. Снег и не сулящий никаких перемен к лучшему северо-западный ветер. Уилл просыпался несколько раз за ночь и проводил воспитательную работу с Рексом, который, очевидно, пытаясь установить контакты со своими новыми товарищами по упряжке, имел неосторожность сделать это недопустимо громко для чрезвычайно чуткого уха Уилла. Он, как в былые времена, не поленился вылезти из мешка и из палатки и объяснить Рексу с помощью привычных «Финских» аргументов (мы все еще использовали лыжные палки производства финской фирмы «Эксел») всю недопустимость такого вольного поведения. В течение двух последующих часов Рекс, наверное, анализировал происшедшее и особенно правомочность использования Уиллом столь серьезных аргументов. В конце концов вольный воздух Кинг-Джорджа, не окончательно выветрившийся из его широкой груди, взял верх, и, будучи вполне уверенным в том, что он никоим образом не нарушает собачьего кодекса, Рекс продолжал прерванный на полуслове разговор. Кара не заставила себя ждать, и обиженный пес прекратил недозволенные речи. Часов в десять утра в палатку заглянул Джеф. Он принес мне свои старые рукавицы, которые были в лучшем состоянии, чем мои новые, прожженные пламенем свечи во время сушки.

К обеду погода несколько улучшилась, и мы решили опробовать реальность и практическую осуществимость движения по такому глубокому снегу даже легких нарт. И опять в нашем лагере почти месяц спустя был слышен хрип ножовки — мы пилили нарты! На этот раз эта работа носила ярко выраженный разрушительный характер: мы отпиливали от задника больших эскимосских нарт кусок сантиметров семьдесят длиной, включая стойки. Нарты становятся легче килограммов на пятнадцать и значительно неказистее. Погрузили на них для пробы два спальных мешка, два ящика с кормом. Кейзо запряг пять собак и попытался проехать по целине. Это ему почти удалось. Решили выйти завтра и утвердили порядок прохождения частей по снежной целине: я с компасом впереди, Этьенн и профессор чуть сзади по бокам помогают уплотнять снег, далее легкая упряжка Кейзо с пятью собаками и шестью спальными мешками, затем упряжка Джефа с девятью собаками и последним был сам руководитель экспедиции Уилл Стигер на великолепной упряжке из десяти собак.

В последний перед выходом вечер репетировали жизнь втроем. Этьенн, профессор и я собрались в купольной палатке Этьенна — это наш будущий дом. Неподалеку, метрах в двадцати, возвышалась пирамида палатки Джефа, которая несколько оплыла и потеряла прежние классические формы: по всей видимости, вторая попытка Джефа, Уилла и Кейзо разместиться на четырех квадратных метрах за вычетом площади, занимаемой примусом и двумя ящиками с провиантом, удалась. Мы же пока в своей большой палатке чувствовали себя вполне комфортабельно, да и то сказать: много ли надо человеку, если он один — без спального мешка, верхней одежды и обуви?! Да ничего, полметра вполне достаточно! Главный вопрос: как расположить мешки, чтобы сохранить необходимый минимум свободного жизненного пространства? Как ни крути, а получалось, что проблему сосуществования всех спальных мешков и примуса со столом никак не удавалось решить мирным путем, или, говоря современным языком, нам никак не удавалось прийти к консенсусу. Остановились на том, что один из мешков, а именно средний, придется затаскивать в палатку после ужина и вытаскивать перед завтраком. Решив этот непростой вопрос, плавно перешли к чаю. Профессора прорвало, и широкая, полноводная, как Хуанхэ, река его красноречия заполнила палатку. Мы с Этьенном очень много узнали о его родном городе Ланчжоу, расположенном как раз на реке Хуанхэ, на Великом шелковом пути. Узнали, что город этот расположен в пустынной гористой местности, что в горах, в непосредственной близости от города, очень много ледников и что именно в этой связи Ланчжоу по праву считается столицей китайской гляциологической науки и только благодаря этому обстоятельству мы имеем сейчас удовольствие слушать профессора здесь в палатке на расстоянии многих тысяч километров от Великой реки Хуанхэ.

В палатку вполз Кейзо, утомленный, видимо, борьбой за место в пирамидальной палатке, а может быть, привлеченный громкой речью профессора. Видно было, что Кейзо жаль расставаться с обжитым местом. Он достал из одному ему ведомого мешочка какой-то порошок светло-желтого цвета, развел его в воде и вылил жидкое тесто в большую тефлоновую кастрюлю, и скоро мы уже жевали дымящийся рассыпчатый пирог, заедая его еще не совсем оттаявшим тягучим медом. Блаженство! Аромат свежеиспеченного кекса распространился над всем лагерем и, наверное, достиг обостренного обоняния Уилла, потому что через несколько минут после того, как мы приступили к трапезе, в палатку просунулась подозрительно лохматая голова предводителя. Со свойственной ему от природы непосредственностью Уилл присоединился к нашей компании, и Джефу уже ничего, кроме аромата, не осталось.

Возвратились в палатку вместе с Уиллом — сегодня наша последняя совместная ночевка. Почти семьдесят дней мы жили с Уиллом бок о бок, научились понимать друг друга с полуслова, что было особенно важно и ему, и мне, так как на целое Слово ему порой не хватало русских, а мне английских слов. Области наших гурманских интересов полностью перекрывались. Мы обнаружили полное единство и взаимопонимание во взглядах на мелкие бытовые проблемы (как, например, мытье посуды), мы оба повзрослели на год в нашей уютной палатке, мы обнаружили за эти семьдесят дней, проведенных в жестких, порой критических условиях зимнего Антарктического полуострова, очень много схожего в наших характерах, взглядах на жизнь и будущее нашей планеты. В сорокаградусные морозы и штормовые ночи нас согревал один общий голубой огонек примуса, наши зимние ночи освещала одна общая свеча, мы пели на два голоса песни и читали английские стихи, у нас одинаково сильно болела голова на следующее утро, мы были, воистину, гражданами мира… И вот сейчас Уилл давал прощальный ужин при свечах. Предвижу, что какой-нибудь дотошный читатель в этом месте непременно спросит: «Как! Неужели все семьдесят дней вы жили душа в душу и между вами не было ни одного конфликта?» Нет, разумеется! Случались, конечно, но не конфликты, а скорее жаркие споры. Особенно в последнее время, когда из-за плохой погоды и забастовки собак Уилл нервничал и порой, как мне казалось, принимал необдуманно быстрые решения. Как знать, если бы Уилл был русским или я, наоборот, американцем, может быть, эти споры и переросли бы в конфликты, без которых, увы, трудно представить современную жизнь, но в нашем случае выручало незнание языка: запас слов кончался гораздо раньше, чем спор начинал перерастать в конфликт! Поэтому могу со всей искренностью заявить: «Да, все семьдесят дней русский и американец жили душа в душу!»