Семь месяцев бесконечности
Шрифт:
Спуск продолжался около часа. Наконец поверхность стала выравниваться, и я понял, что достиг ледника по ту сторону Рекса. Все упряжки спустились благополучно. Правда, собаки Кейзо развили недопустимо большую скорость. Нам было видно снизу, как некоторое время Кейзо бежал рядом, затем споткнулся, упал и отстал. К счастью, упряжка сама пошла по следу предыдущих нарт и спустилась вниз, даже не перевернув нарты. Скоро подошел и Кейзо. Снег усилился, дул встречный ветер, видимость была не более 150 метров, но надо было идти. Этот день я запомнил надолго, так как сумел, несмотря на очень трудные условия, продержаться впереди, сохраняя и темп, и направление движения. В отличие от своих друзей, я не мог использовать большие горнолыжные очки, потому что в этом случае я не видел стрелки компаса, и поэтому правая половина лица оказалась подставленной встречному ветру, а в результате обмороженной. После остановки в 6 часов Жан-Луи подъехал ко мне и сказал: «Отличная работа, Виктор!» Как бы в награду за наши страдания, ветер стих и лагерь ставить было легко. В палатке Этьенн, глядя на мою распухшую и потемневшую щеку, сказал: «Не представляю, как тебе удалось продержаться все время впереди и сохранять направление. Я ничего не видел, кроме нарт. Ты знаешь, во время одного из наиболее мощных снежных зарядов шедший со мной рядом Уилл повернулся ко мне и прокричал через маску: «Что мы здесь делаем?» — а я не знал, что ответить…» Немного помолчав, Этьенн продолжил: «Всякий раз, как ты останавливался там, впереди, я в глубине души боялся, что ты подойдешь и скачешь, что устал, что с тебя довольно и попросишь сменить себя впереди, и мне придется сделать это». Это очень откровенное признание из уст известного путешественника с одной стороны льстило мне и поднимало меня в собственных глазах, а с другой — я никак не мог представить себе, чтобы вот так признался в собственной неуверенности или боязни чего-либо. Причем это вовсе не означает, что я какой-то супермен. Нет, признаваться в своих слабостях иногда можно и даже необходимо, если это приносит облегчение. Более того, с некоторых пор бравировать своей слабостью стало даже модным. Но здесь, на мой взгляд, очень важно то, когда и кому ты в этом признаешься. В данном случае подобное признание означало, что я не мог в принципе рассчитывать на добровольную помощь со стороны Этьенна. Он, без сомнения, пошел бы вперед, но только в том случае, если бы я его попросил об этом! Я бы, оказавшись на месте Этьенна или любого другого идущего рядом с нартами по проложенному следу участника экспедиции, непременно сам вызвался сменить впереди идущего только потому, что ему труднее всех. Лагерь в координатах: 75,0° ю. ш., 76,7° з. д.
Приподнятая миражом гора Рекс плыла над горизонтом позади нас. Похожий на акулий плавник темный треугольник ее южной вершины резал грязную пену облаков. Холодно. Минус 33 градуса. Ветер, очевидно, обеспокоенный нарушенной им вчера симметрией моего лица и стараясь, по-видимому, исправить положение, зашел с юго-востока и дул теперь в левую щеку. Но я сегодня был готов к его атакам: я приторочил к капюшону мех, и он меня прекрасно защищал от любых боковых атак ветра. Не было необходимости даже надевать маску: задерживаемый капюшоном выдыхаемый теплый воздух, создавал своеобразный микроклимат, и я чувствовал себя достаточно комфортабельно.
Часам к одиннадцати выглянуло солнце, и я некоторое время даже чувствовал, как оно греет спину, но лицо оставалось по-прежнему во власти колючего ветра, поэтому капюшона я не снимал. Собаки шли сегодня не очень охотно, и наша процессия растянулась так, что нам с Джефом пришлось ждать остальные упряжки минут десять, когда мы остановились на обед. Ох уж этот обед! Многие из вас, наверное, запомнили один весьма смешной эпизод из чаплинских фильмов, когда Чарли играл начинающего боксера, который перед самым выходом на ринг, уже нацепив перчатки, наверное, от волнения захотел в туалет. Он исчез, но уже через несколько секунд появился снова с растерянным и жалким лицом, подбежал к верзиле сопернику и, нетерпеливо переминая ногами, умоляюще указал тому на огромные перчатки: мол, сними их поскорее. Во время таких холодных обеденных перерывов я очень живо представлял себе ситуацию с боксерскими перчатками в туалете, когда пытался в своих пусть не совсем боксерских, но тоже достаточно громоздких лыжных перчатках выловить небольшой орешек или кусочек шоколада из полиэтиленового мешка. Снимать же перчатки было смертельно неохота, так как пальцы моментально белели от мороза. Поэтому каждый из нас находил способ кормления. Я использовал ложку, чтобы черпать ею орехи и сухофрукты. Уилл и Жан-Луи предпочитали использовать крышку от термоса, заливая орехи, сухофрукты горячей водой и кроша туда шоколад. Дахо и Кейзо использовали жесткие полиэтиленовое банки, содержимое которых просто-напросто опрокидывали себе в рот без каких-либо дополнительных приспособлений. Наиболее теплокровный Джеф чаще других использовал собственные пальцы, снимая перчатки, но при этом часто менял руки. Ох уж этот обед!
Солнце исчезло, пошел снег, и усилился ветер, и, странное дело, собаки пошли резвее. Через час после обеда, уступив настойчивым просьбам Тьюли, постоянно упиравшейся мне под колено своей заснеженной мордой, я отошел назад, предоставив этой самоуверенной женщине самой прокладывать дорогу, но, как это уже неоднократно случалось до того, энтузиазм Тьюли сразу же пропал. Пришлось мне снова возглавить гонку. Мой отороченный мехом капюшон был просто игрушкой в руках ветра. Именно по прихоти ветра он переехал с затылка на лицо и закрыл его ровно наполовину, оставив мне на все мои навигационные штучки только один рабочий глаз, причем правый, не отличающийся особой зоркостью. В результате я видел только одну, правую, лыжу, кусочек снега под ней, и только иногда в поле зрения еще, к счастью, попадал компас. Чтобы видеть его получше, я вынужден был постоянно наклоняться. Ну о какой скорости здесь могла идти речь! Конечно, собаки меня вновь легко достали, но это было, слава Богу, уже перед самой остановкой.
Прошли мы за сегодня 22 мили. Температура весь день держалась в районе минус 33–35 градусов, а к вечеру опустился туман и стало еще холоднее, особенно на ветру. Помогая Дахо кормить собак, я заметил, что Тим чувствует себя очень неважно. Раны его совсем не заживают, он весь трясется и отказывается от еды. Я нашел на нартах Джефа запасной жилет, надел на Тима и отвел его за нарты, где было не так ветрено.
Этьенн приветствовал меня через стенку палатки веселым криком: «Виктор! Печка не работает, принеси еще одну, запасную, из моего ящика на нартах!» Этот фанерный ящик мне знаком. Окрашенный в нежно-лимонный цвет он привлекал внимание аккуратно выведенным черной краской словом «Доктор». Здесь у Этьенна хранилась аптечка и близкие его сердцу предметы, как, например, печка. В палатке было прохладно, чтобы не сказать холодно. Горела только керосиновая лампа. Принесенная горелка, к счастью, запустилась быстро, и температура, а с ней и настроение поползли вверх. В такую лихую погоду мы, конечно, не смогли отказать себе в двойной порции мяса и макарон с сыром, да и в десерте, разумеется. Поужинав, я уже было подумал, что тринадцатое число позади и непогода, а также неработающая печь — последние неприятности, которые оно в полном соответствии с традицией нам принесло, но не тут-то было. Когда я раскрыл красную сумку, в которой хранились запасы провианта для завтрака, чтобы посмотреть, как обстоят дела с запасами овсянки, то обнаружил, что все ее содержимое обсыпано какой-то белой, похожей на снежную пылью. Сначала я подумал, что это и есть снег, набившийся через не застегнутую до конца молнию, но это оказалось высыпавшееся из банки… сухое молоко! Смешавшись с начавшим оттаивать в палатке снегом, оно превратилось в липкую белую массу. Мне стоило больших трудов избавиться от последствий этого небольшого стихийного бедствия. Пришлось перепаковать все продукты в новые полиэтиленовые мешки. Вот это я понимаю — тринадцатое число, а то, подумаешь, непогода! Эка невидаль! Лагерь в координатах: 75,2° ю. ш., 77,6° з. д.
Насколько мне известно, некоторые наиболее удачливые путешественники ухитрились за восемьдесят дней объехать вокруг света, а мы никак не можем объехать вокруг злополучного Антарктического полуострова. Может, времена изменились, а может, люди — наверное, и то и другое, но сегодня мы впервые за последние двенадцать дней вновь сидим.
«Когда же отогреются мои ноги», — думал я, лежа в спальном мешке и всячески пытаясь занять такое положение, чтобы ногам было как-то потеплее. Но это было уже потом, а сначала… Сначала, как всегда, я проснулся в 5.45 с ощущением того, что мне очень не хочется вылезать из спального мешка — было холодно и свистел ветер. Я все-таки выбрался на свои обычные процедуры и сразу же понял, что мое нежелание вылезать из спального мешка сегодня было более чем обоснованным. Ветер, метель, холод, видимость около 100 метров. Я быстро забрался в палатку, условия в которой были близки к наружным, разве что без ветра. «Сегодня, наверное, стоим», — сказал я Этьенну, не ставшему бороться с нежеланием выбираться из спальника и пребывающим поэтому в сладкой полудреме. Этьенн поспешил согласиться. «Пойду сообщу ребятам», — сказал я, начав одеваться, вновь Этьенн согласился. «Я подожду тебя здесь в спальнике», — пробормотал он.
Я выбрался наружу. В одежде было повеселее. Но веселье было недолгим: термометр показывал минус 38 градусов, ветер достигал 15–20 метров в секунду. Я подошел к палатке Уилла и Дахо: «Гуд морнинг!» Нет ответа. «Г-у-у-д М-о-р-нинг!» Молчание. «Да не замерзли же они, черт побери» — подумал я и заорал изо всех сил: «ГУД МОРНИНГ!» Слабый голос Уилла (такое впечатление, что он отвечал из спального мешка): «Сегодня стоим, пока ждем погоды!» Я сообщил ему, что ждать скорее всего нечего, так как уже сейчас температура минус 38! Уилл только крякнул в ответ. Профессора я в то утро не услышал. Преодолевая ветер, я пошел вдоль доглайна к едва видневшейся палатке Джефа и Кейзо. Те, конечно, уже проснулись и завтракали. Я сообщил им о погоде, и Джеф согласился, что сегодня, возможно, будет правильнее пересидеть. Я вернулся в палатку. Этьенн, не дождавшись меня, уснул, я же не стал его будить, а быстренько нырнул в мешок, только тут почувствовав, как замерзли ноги. Они никак не хотели оттаивать. Я крутился, наверное, около часа, грел их руками, свернувшись в мешке калачиком. Наконец мне удалось их согреть, и я заснул. Проснулись в час пополудни, на этот раз оба. Несмотря на такой поздний подъем, жизнь пошла по обычному распорядку: чистка палатки от снега, печка, овсянка. Часа в три в палатку вполз заснеженный Уилл и, как всегда, не один, а со своими сомнениями, суть которых сводилась к опасению, что этот юго-восточный ветер, принесший нам такую холодную погоду, пока является для нас еще не совсем встречным, но, как только мы повернем к горам Элсуорт, он будет для нас встречным и идти будет еще труднее. С этим нельзя было не согласиться, хотя горы казались такими далекими, что у ветра было достаточно и времени, и возможности, чтобы изменить направление. Решили сегодня лечь спать пораньше, чтобы сэкономить горючее.
Вечерняя радиосвязь с Беллинсгаузеном принесла хорошую телеграмму от Наташи. Она писала, что Стас получил белый пояс по каратэ и на радостях совершенно забросил школу. Последнее для меня не новость, поскольку я знаю, что такое в Наташином понимании «забросить школу» — это по-прежнему не проявлять страстного желания учиться, а просто-напросто отбывать номер от звонка до звонка, что Стас успешно и делает вот уже восьмой год. Правда, этому, надо сказать, в немалой степени способствует и обстановка в самой школе. Важнее другое — он стал заниматься спортом и, по-видимому, первый раз не из-под палки. Это радует, потому, что в связи с продолжающимися перестроечными процессами нашей стране этот вид спорта может оказаться жизненно необходимым.
Чем раньше ляжешь спать, тем дольше спишь, а чем дольше спишь, тем больше хочется спать! Это не восточная мудрость, а мое личное наблюдение. Пробив носом тонкую ледяную корочку, образовавшуюся за ночь от дыхания на капюшоне спального мешка, я высунул голову наружу, когда часы показывали 5.50. Ветер дул заметно слабее вчерашнего, что вселяло определенные надежды на сегодняшний день. Действительность (данная мне, как, впрочем, и другим, в ощущениях) оказалась не такой уж страшной: минус 32, ветер 10 метров, видимость 200, белая мгла — курорт! Идем! И все с этим согласились. Все, кроме печки, которая с утра вновь забастовала, лишая меня и Этьенна всяческих видов на овсянку и кофе. Ремонт длился полчаса. За это время температура в палатке упала до уровня бодрящего холода, а наше самочувствие — до уровня щемящего голода. Наконец-то в который раз доктор Этьенн возвратил жизнь этой хронической больной, и мы в спешке позавтракали, потому что уже опаздывали с выходом из палатки. Когда мы, наконец, выбрались наружу, все остальные участники экспедиции — счастливые обладатели безотказных примусов — уже вовсю трудились на раскопках лагеря.
Сегодня получила практическое воплощение еще одна новаторская идея Уилла: он предложил Кейзо взять двух его собак и вместе с ними переложить на укороченные нарты Кейзо все наше с Этьенном снаряжение и имущество, включая палатку. Уилл таким образом пытался облегчить свои нарты, по-прежнему считая, что их избыточный вес является основной причиной хронического отставания его упряжки. И Кейзо, и Этьенн, и я молча согласились с этим новаторством, быстро упаковали наши нарты и вышли часов в десять. Ветер востоко-юго-восточный, видимость в порывах падала до 50 метров. Джеф шел за мной вплотную, остальные же чуть поодаль, и этого «чуть» хватило, чтобы потеряться. Уже буквально перед остановкой на обед мы с Джефом обнаружили, что путешествуем одни, а наши друзья из трех других стран мира растворились где-то позади в тумане. Остановились, спешились и с помощью высвободившихся лыж стали прокладывать дорогу назад, приглядываясь к едва заметному следу. Вскоре я заметил стоящие упряжки. И вновь, как и прежде, собаки Кейзо ушли направо и потеряли след. Вывели упрямого вожака на след истинный и единственный, а здесь и наступило время обеда. Все собрались за нартами Уилла. Взглянув на нас со стороны и увидев заснеженных, скрюченных, тщетно пытающихся спрятаться от всепроникающего ветра мужчин в нахлобученных самые глаза капюшонах, жующих какую-то странную пищу, в которой снега было намного больше, чем всего остального, Этьенн воскликнул: «О! Мизерабль!» — и присоединился к нам. Чтобы как-то согреться, сразу же после ланча устроили спортивные танцы на снегу с высоким подниманием бедра. Собаки с удивлением смотрели на странных пляшущих человечков. Затем Стигер, внезапно подойдя ко мне сзади, обхватил меня обеими руками и попытался бросить в снег. Я знал, что он в совершенстве владеет приемами борьба баритсу и мои шансы в единоборстве с ним были бы невелики, если бы я буквально перед самой экспедицией не окончил недельные курсы интенсивного круглосуточного обучения некоторым приемам восточных единоборств. Теперь я берег Стигера, уговаривая себя не применять ни одного из этих страшных приемов. Победила Дружба! Мы оба упали в снег и, кажется, остались довольными результатами поединка. Главный из них заключался в том, что мы согрелись.