Семь месяцев бесконечности
Шрифт:
Мы очертили на поверхности снега предполагаемый контур захороненного ящика, и профессор — признанный специалист по снеговым работам — нанес первый сокрушительный удар киркой по прочному белому щиту, преграждающему путь к принадлежащим нам по закону сокровищам. Удар профессионала оказался удачным и сразу вывернул огромную сахарно-белую глыбу снега.
Профессор методично откалывал кусок за куском, периодически останавливаясь и давая время нам, действующим руками и лопатами, освободить для него новый глубинный горизонт. Уже через час напряженного труда обозначились основные принципы его разделения в рамках нашего международного сообщества: Дахо, действуя на переднем фронте, вскрывал пласт за пластом, ловко орудуя киркой, Этьенн, Уилл и Кейзо выбрасывали на поверхность наиболее крупные куски снега, а мы с Джефом выступали в роли чистильщиков, окончательно очищая забой для следующего цикла.
Через два с половиной часа мы раскопали пещеру площадью около шести квадратных метров и глубиной два метра.
Мы
Увлеченные раскопками, мы не заметили, как с северной стороны горизонта стала надвигаться плотная гряда облаков грязно-серого цвета, совершенно лишнего в общей праздничной и яркой цветовой гамме сегодняшнего дня. К окончанию раскопок облачность закрыла уже полнеба и продолжала неумолимо наступать, небрежно замазывая серой краской золотистую голубизну закатного неба. Вечером пошел снег, опустилась мгла, но было удивительно и зловеще тихо. Мы с Этьенном рассортировали продукты и организовали небольшой праздничный ужин — как-никак мы имели на это право. Трудно было предугадать, как бы сложились обстоятельства, если бы не настойчивость Этьенна, не смирившегося накануне с провалом нашей попытки отыскать Сайпл с ходу. Только благодаря чистой случайности мы остановились на ночлег в таком месте, откуда могли увидеть Сайпл. Остановись мы ближе или дальше, левее или правее этого места, то при всем старании не смогли бы увидеть станцию из-за очень пересеченного рельефа. Более того, вчера едва только мы, изменив курс, двинулись по направлению к станции, то сразу же потеряли ее из вида, и все три часа я шел лишь по компасу. А если бы еще и плохая видимость! Если бы, если бы, если бы… Но все получилось так, как получилось, и вот сейчас после великолепного дня отдыха, пополнив запасы провианта, мы сидели в палатках, гадая, какой день пошлет нам погода завтра? Собаки тоже, кажется, впервые за много дней по-настоящему отдохнули. Солнце освободило их шерсть ото льда и, конечно же, подогрело их настроение. Единственное, что немного омрачало настроение этого прекрасного дня, — продолжающееся отсутствие радиосвязи: ни мы никого не слышим, ни нас никто!
Вновь пришлось использовать безотказный и всепогодный спутниковый канал, чтобы передать весточку всем тем, кто помнит о нас и следит за нами. Этьенн не уставал восхищаться этим портативным, скорее похожим на игрушку радиомаяком, с помощью которого можно отсюда, из глубины Антарктиды, что называется, не вылезая из спального мешка, передать коротенькую записочку, скажем, в Париж! Звучит! Этьенн вообще считает, что любое самое рискованное и «рекордное» путешествие должно оснащаться самой передовой связной и навигационной аппаратурой, нормальная и надежная работа которой во многом часто определяет и саму судьбу экспедиции. По мнению Этьенна, и самые первые экспедиции были оснащены им по последнему слову современной техники и будь у Амундсена или Скотта возможность взять с собой портативную радиостанцию, они, без сомнения, взяли бы ее с собой, и, как знать, может быть, это смогло бы предотвратить трагическую гибель капитана Скотта и его товарищей в сорока километрах от склада с продовольствием.
«Героизм есть не сознательное создание себе трудностей и их последующее преодоление (хотя и в этом он очень часто вынужденно проявляется), а сознательное преодоление объективно существующих. Естественно, всего предугадать невозможно, и в жизни всегда остается место подвигу, но максимально предусмотреть и предохранить себя, своих спутников от возможных трудностей обязан каждый серьезный путешественник», — таково было мнение Этьенна о героизме в современных путешествиях. Совсем безрассудным и недостойным занятием Этьенн считал сознательный отказ от разумной и необходимой страховки в угоду только личным амбициям. Он привел мне пример экспедиции к Южному полюсу, которую организовал и провел в 1985 году англичанин Роберт Сван. Сван отказался от радиосвязи во время всего перехода, и без малого долгих два месяца все его близкие и родные, да и просто все, кому не безразлична была судьба двух отчаянных ребят, сидели как на иголках, не зная, что происходит на маршруте. Заслуги Свана и его личное мужество никоим образом не умалились бы, если бы он пошел в этот поход с радиостанцией или хотя бы с радиомаяком, чтобы — пусть даже при отсутствии радиосвязи — все следящие за его переходом люди знали, что у него все в порядке.
«Героизм и романтика путешествий всегда связаны с поиском новых, более трудных путей и способов их преодоления», — закончил свой монолог Этьенн и добавил снега в начинающий закипать чайник. Я с ним согласился.
Как бы в подтверждение того, что трудности на этом новом пути для нас еще далеко не закончились, ночью сорвался ветер и утром следующего дня Антарктида вновь повернулась к нам боком. Трудно сказать, что у нее является лицевой, а что обратной стороной, зато почти наверняка можно утверждать, когда она повернулась боком — это когда от всего вокруг тебя веет какой-то безысходностью и тоской. Вот и сегодняшним утром такой безысходностью веяло от всего, что творилось вне палатки: метель, белая мгла, видимость менее 50 метров, промозглая сырость, температура минус 33 градуса и страстное нежелание вылезать из мешка рано утром. Но вылезти, как вы понимаете, пришлось.
Я уверен, что если бы не было вчерашнего чудесного видения в образе ясного солнечного дня, то мы, не раздумывая, вышли бы сегодня на маршрут, поскольку начинающийся день был сродни тем, уже оставленным нами, к счастью, в прошлом сентябрьским и октябрьским холодным ветреным и безликим дням — не хуже и не лучше. Мы уже свыклись с мыслью о том, что если мы хотим завершить экспедицию, то в подобные дни нам необходимо двигаться вперед. Но вчерашний день явно выбил нас из колеи, на мгновение приоткрыв плотную завесу белой мглы и показав нам всем, какой может быть погода. Поэтому и сейчас я колебался, какое решение принять: выходить или все-таки подождать некоторого ее улучшения.
Мне, как идущему впереди, никак не улыбалась перспектива опять брести на ощупь в застругах против сильного ветра. Вернувшись в палатку, я рассказал Этьенну о своих сомнениях, и мы оба решили, что правильнее будет немного переждать, с тем чтобы выйти сразу же после улучшения погоды, не дожидаясь начала следующего дня, поскольку высота солнца уже позволяла это сделать.
Одевшись по-штормовому, я пошел к другим палаткам, чтобы «навязать» ребятам наше решение и заодно выслушать их мнение по его поводу. Несмотря на то что день светлел, видимость продолжала оставаться очень плохой, и я с трудом различал впереди палатку Джефа, а палатки Уилла не было видно вообще. Проходя мимо свернувшихся неподвижными клубочками собак, я с грустью отметил про себя, что от их вчерашнего вальяжного вида не осталось и следа. Как всегда, они первыми приняли на себя удар непогоды и сейчас дремали, прикрыв носы хвостами и вспоминая, наверное, вчерашнее солнце. Стараясь перекричать свист и шум ветра, наклонившись пониже к завязанному по штормовому и втянутому внутрь палатки входному рукаву, я проорал обычное: «Доброе утро, ребята! Погода очень плохая. Мне кажется, что надо немного подождать». Реакция Джефа была молниеносной: он быстро развязал рукав и после непродолжительной борьбы с ним высунул наружу свой чувствительный нос. Нашему профессиональному штурману вполне хватило этого одного из важнейших органов чувств, чтобы сразу же оценить ситуацию. Крупный крючковатый нос Джефа, его прищуренные и оттого казавшиеся маленькими, глубоко посаженные глаза, надвинутая глубоко, до самых бровей, как у старой бабки, вязаная шапочка и вся его трясущаяся под натиском ветра пирамида палатки очень живо напомнили мне домик на курьих ножках и сидящую в нем Бабу Ягу, готовящую какую-нибудь очередную пакость. На этот раз Баба Яга решила остаться в избушке, очевидно, считая, что и без ее вмешательства все вокруг достаточно плохо, и ответила мне голосом Джефа, что вполне одобряет и поддерживает предложение подождать.
Я направился к палатке Уилла. В ответ на мое предложение переждать Уилл довольно живо ответил: «Надо идти, мы же в такую погоду ходили и раньше!» Я знал, что он еще не выходил из палатки и не знает, какая погода сейчас — это во-первых, а во-вторых — поскольку он шел обычно последним рядом с нартами, часто с закрытыми глазами, видимость не имела для него большого значения, ему было вполне достаточно видеть только идущие рядом нарты. Меня немного разозлила эта самоуверенность. Я опять повторил свое предложение переждать непогоду на месте и, не вступая в дальнейшую дискуссию, хотя бы потому, что мне было не слишком удобно дискутировать, стоя на холодном ветру, пошел к своей палатке. Слегка продрогнув во время этой утренней прогулки, я двинулся напрямик и не пошел взглянуть на собак Уилла, как обычно делал во время утренних обходов, а жаль…
Вернувшись в палатку, я сказал Этьенну, что наше предложение принято большинством голосов при одном против, и мы остались ждать. Но дождались отнюдь не улучшения погоды, а неожиданного и очень горького известия, которое уже ближе к полудню принес в палатку Уилл. Он как-то очень долго залезал в палатку, тщательно (чего до этого никогда за ним не водилось) очищал костюм от снега и наконец-то устроился, усевшись по-турецки в моих ногах. Мы с Этьенном оба лежали в своих спальных мешках при выключенном примусе — экономили горючее.