Семь незнакомых слов
Шрифт:
— За что? — на всякий случай уточнил я.
— Не знаю, — она помотала головой. — За что тогда сажали? Кто-то написал донос, вот и посадили — это же тридцатые. Жена сразу от него отказалась — подала на развод. Бабушка понесла ему передачу в тюрьму, сказала, что она его невеста, и решила дожидаться из лагеря. Она даже диссертацию его сохранила! Прадедушка хотел её сжечь — сами понимаете, держать бумаги арестованного человека в то время было опасно. А бабуля её, диссертацию, в смысле, спрятала и сохранила, чтобы он, когда выйдет, мог защититься. Но знаете, что он сделал? Снова женился! Не на бабуле.
— Грустная история, — сказал я, — очень…
Для меня она была не только грустной, но ещё и неприятной, даже стыдной. Хотя я никогда не слыхал о довоенном браке профессора Трубадурцева, почти не оставалось сомнений, что речь шла о нём. Неприятно, было сразу несколько вещей. Дед изменял бабушке — по крайней мере, один раз. По-мужски я мог его понять, и всё же мне лучше было бы обойтись без этого запретного знания — схожего с подглядывание в замочную скважину спальни. Вдобавок увиденное не вселяло гордость за деда. Стало понятно и то, почему во время нашей поездки в Москву он не повёл меня в гости к дочери академика Вагантова.
Клавдия кивнула.
Мы подошли к светофору, чтобы перейти на Никитский бульвар, и когда загорелся зелёный свет, она легко, почти незаметно, высвободила свою левую руку, и дорогу мы пересекали, идя рядом, но уже отдельно друг от друга.
— Но, знаете, что? — я решился продолжить. — Если бы у них всё случилось раньше, например, когда ей было семнадцать, а ему двадцать четыре, или годом раньше, годом позже, ей, может быть, и понравилось бы. Даже скорей всего! И тогда бы она влюбилась ещё сильнее! А так что? Ей — сорок девять, ему — пятьдесят шесть… Тут уж конечно…
— Всё может быть, — согласилась она. — Но тогда её любовь была бы хоть в чём-то выражена — в каком-то реальном действии, понимаете? Какой-никакой результат! А так сами представьте: тридцать пять лет промечтать, чтобы потом вдруг понять — всё это было напрасно! Они ведь даже в кино вдвоём ни разу не сходили! Когда я об этом думаю, мне бабулю так жалко становится! А того человека я начинаю почти ненавидеть — хотя я никогда его не видела, и вообще он уже умер, и плохо говорить о покойных нельзя.
— Ну, а он-то тут причём? — произнёс я сдержанно. — Он же не просил её влюбляться. И вообще хотел, как лучше. К тому же: если бы этот человек и ваша бабушка поженились, то вас бы сейчас не было — потому, что родилась бы не ваша мама, а кто-то другой или другая. Так что скажите «спасибо», что можете сейчас рассказывать мне эту историю.
— Вы правы, — неожиданно быстро согласилась она. — Что-то я разошлась… К чему я вам всё, собственно, рассказала? К тому, что всегда должен быть результат. Как только я узнала эту историю — мне было как раз четырнадцать — сразу решила: в моей жизни такого не будет никогда. Я не буду ни о ком вздыхать напрасно! Если мне кто-нибудь сильно понравится, это всегда будет в чём-то выражено, чтобы было ясно — стоило оно того или нет. Это у меня такое жизненное правило с тех пор. Но с вами всё по-другому — с таким я ещё не сталкивалась. Честно в этом признаюсь, чтобы вы поняли мои колебания. Чувствую: если не соглашусь — буду жалеть. А соглашаться — тоже пока нет большого резона. Ваше предложение — заманчивое, но недостаточно. В нём чего-то не хватает…
— Например? — уязвлённо поинтересовался я.
— Например, каких-то рамок. Хотя бы временных. Сколько мы этим намерены заниматься — месяц, два, год?
Я пожал плечами:
— Не знаю.
Внезапно она остановилась. Я сделал шаг-другой вперёд и обернулся. Клава, поджав губы, посылала в меня возмущённый взгляд.
— Можно я вас стукну?
— Зачем?
— Можно?
— Валяйте.
Она ткнула меня кулачком в плечо и тут же затрясла в воздухе рукой:
— Кошмар! Алфавит, нельзя же быть таким костлявым — это же вам должно быть больно, а не мне!
— А вы не деритесь, — посоветовал я. — Мне, между прочим, тоже…
— Вы же меня спровоцировали! Этим своим «не знаю»! Кому знать, как не вам? Это же ваша идея!
— Ну-у…
— И вообще: кто научил вас так отвечать? Лучше говорите: «Надо подумать»! Куда приличней звучит, чем декларация интеллектуальной немощи. Обещайте, что больше не будете незнайкой — при мне, по крайней мере. А то я в вас разочаруюсь. Обещаете?
— Обещаю, — я приложил руку к сердцу и с торжественно-церемонным выражением лица кивнул.
Клава удовлетворённо кивнула в ответ, и мы пошли дальше.
— Так на чём мы остановились? — продолжила она. — Значит, временные рамки — это раз. Два: здесь не хватает критериев оценки. Учёные, когда ставят опыт или проводят эксперимент, всегда знают: в этом случае будет успех, в этом — неудача. А мы как поймём?.. И три: не хватает правил. Ну, знаете, как в игре. Мы же это не совсем всерьёз, правда? Это же игра?
— Как сказать, — не согласился я. — С одной стороны, да. А с другой… Как бы это объяснить… Вот, например, возникает школьная рок-группа: собираются ребята без музыкального образования, никто из них соперничать с симфоническим оркестром и не думает, но вообще намерения — вполне себе. Иногда это бывает удачно — те же «Битлз», к примеру.
— Хм. Отличный образ, — одобрила Клава. — Это именно то, что я и хотела сказать: мы не собираемся соперничать с «симфоническим оркестром». Теперь вы лучше меня поймёте. Я, может быть, неточно выразилась: не правил, а сюжета. Обычно как бывает? Люди поступают в аспирантуру, ведут исследование, потом защищают диссертацию. Или не защищают — с треском проваливаются. Это и есть сюжет. Банальный, но тем не менее. А мы получаемся как бы в пустоте — никуда не поступаем и ничего защищать вроде бы не собираемся. Просто хотим провести исследование, а что дальше с ним будет — полный туман. Поэтому нужен собственный сюжет— без аспирантуры.
— А какой здесь может быть сюжет?
— Ну, какой… — она ненадолго задумалась. — Если бы я писала об этом пьесу, то поставила бы вас перед выбором: или вы делаете своё открытие, или вас казнят. Нет, это, пожалуй, слишком. Лучше так: или вы делаете открытие, или вас изгоняют из города. А в городе у вас — престарелые больные родители и любимая девушка, которая перед финалом сообщает вам, что беременна от вас, и, если вы не справитесь, малютка родится без отца, а его мать подвергнется общественному поношению… Вы понимаете, о чём я?