Семь незнакомых слов
Шрифт:
Пока стояли к кассе, Клавдия успел рассказать, что этот «Макдональдс» — первый на территории бывшего Советского Союза, и как только он открылся в него стояли километровые очереди. Заодно она поведала, что в институтской столовой питаться не может — у неё от тамошней еды изжога.
— Ну, а у вас, что случилось?
Я пожал плечами:
— Да ничего не случилось. У меня появилась идея…
— Опять хотите во что-нибудь сыграть?
— Почти, — кивнул я. — Вернее, это даже не идея, а предложение...
— Хотите сделать мне предложение?
— Точней, замысел. Или… Словом: как вы думаете — что такое язык? Не тот, который во рту, а на котором говорят?
Клавдия склонила голову набок, чтобы получше меня рассмотреть:
— Ничего не понимаю! Вы назначили встречу, чтобы спросить об этом? Или вы это для разминки?
— Это риторический
— Хм. Громкое заявление, — она посмотрела на меня с лёгким сочувствием. — А вы ничего не путаете? Я могу сходу накидать несколько определений. «Основное средство человеческого общения». «Система словесного выражения мыслей». «Коммуникативная система выражения, приобретения и хранения сообщений». И так далее.
— В том-то и дело, — заторопился я, — в том-то и дело…
Тут подошла наша очередь заказывать еду. Клавдия пожелала два бургера с рыбой, салат, коробку наггетсов, картошку фри и молочный коктейль. Я заказал «Биг Мак» и кофе. Мы уселись за низенький столик друг напротив друга.
— Вы рассказывайте, — деловито предложила Клава, — а я пока буду есть. Что вы там придумали?..
Я обрисовал диспозицию, с которой нам, по моему замыслу, предстояло стартовать (умолчав пока, что лингвистические открытия нам предстояло делать вдвоём): посмотреть на язык незамутнённым взглядом и попытаться ответить на вопросы, которые современная лингвистика обходит стороной.
— Взять хотя бы определение языка — оно, конечно, есть, и не одно. Я могу ещё добавить: «Язык — основной предмет изучения языкознания». Зашибенно? Из энциклопедического словаря, между прочим. Только что все эти определения добавляют к тому, что нам и так интуитивно понятно? Ничего. Тогда зачем они нужны? Их придумали только потому, что каждому понятию вроде как положено иметь своё определение. Я понимаю, когда речь идёт о какой-нибудь флуктуации или супрематизме. Но в словарях, уверяю, вы найдёте определения и что такое ухо, нос, палец — то, что и трёхлетнему ребёнку известно. Понимаете, о чём я?
— Угу, — рот Клавдии был занят едой, она лишь издала одобрительный звук и несколько раз кивнула головой.
Я тоже отпил кофе и заговорил уже увереннее.
— Не берусь утверждать, но мне кажется, с лингвистикой произошла такая вещь. Как наука в современном понимании она начала формироваться в конце 18-го – начале 19-го веков. Тогда же проходило становление и других наук — химии, биологии, геологии, физики. У меня ощущение, что лингвисты как бы исподволь с самого начала хотели всем доказать, что их дисциплина ни в чём не уступает естественным наукам — такая же научная. Зоологи выявляют разновидности сверчков — лингвисты описывают все типы односоставных предложений. Зоологи не парятся, почему у ящерицы нет крыльев, а птицы не отбрасывают хвост, — принимают, как данность. Лингвисты не парятся, почему в одних языках есть категория рода, а в других нет, — тоже принимают, как данность, не пытаясь объяснить, откуда она взялась. Во всяком случае, мне такие объяснения не попадались. Зато стоит задать вопрос, по каким критериям человек оценивает своё высказывание, и понеслось: реальность – нереальность, возможность – невозможность, желательность – нежелательность, а ещё побудительная модальность, предположительная и какие-то там ещё. Наверное, в чём-то это правильно. Но в результате лингвисты стали относиться к языку чуть ли не как к природному явлению, которое надо описывать и классифицировать, как мир животных и растений, разбирать на молекулы и атомы, как вещества. Да, да, я знаю: социолингвистика, психолингвистика. Но они следуют той же тенденции, тому же стилю. Возьмите книги по лингвистике 19 века — они написаны живым, выразительным языком. А большинство теперешних авторов пишут свои труды, как техническую инструкцию к изделию. Такое у них представление о языке науки — непременно сухой тон изложения и побольше малопонятных терминов. Какая-то парадоксальная установка — писать о языке максимально бесцветным, бескровным, казённым языком. У меня впечатление, что многие современные лингвисты разучились изумляться языку — тому, что в окружающем мире его и сравнить-то не с чем. И из-за этого важные моменты остаются за рамками науки …
Казалось, Клавдия увлечена едой, и мои слова для неё — постольку-поскольку. Она сосредоточено пережёвывала каждый откушенный кусочек и почти не смотрела на меня. Но так только казалось. Стоило мне умолкнуть, и она тут же спросила:
— Например, какие?
— К примеру, я не владею ни немецким, ни испанским. Но если рядом будут разговаривать немцы, я пойму, что это немцы. А если испанцы, то пойму — что испанцы. При этом у меня нет ни единого шанса отличить по речи китайца от вьетнамца, корейца или японца. Не говоря уже об африканских языках. Получается, на каком-то уровне я немецким и испанским всё же владею? Или вот: высшим уровнем взаимопонимания считается, когда люди друг друга понимают без слов. А когда им случается поссориться, они — что? Перестают разговаривать друг с другом. Один и тот же приём и при близости, и при отчуждении — почему? Или такое явление: когда вы забывает какое-то слово или имя известного человека, или название книги, у вас в голове начинается прямо-таки зуд. А когда вам напоминают о забытом событии — вроде: «А помнишь, как в третьем классе…» — никакого зуда не возникает, хотя вы так и не можете вспомнить то самое событие. Вы можете представить, чтобы кошка забыла какое-нибудь из своих «мяу» и из-за этого страдала? Кажется, такое невозможно. А с человеком — возможно. Почему? Или возьмём сказочных персонажей — Бабу Ягу, Лешего, Змея Горыныча, русалок. Когда-то люди верили в их существование. А теперь это что — историзмы, архаизмы? Правильней назвать их словами-игрушками — ведь дети воспринимают свои игрушки почти, как настоящие. Но термин «слова-игрушки» для современной лингвистики — ненаучный. Или попробуйте написать в научной статье, что женщины смотрят на мужчин, как на глаголы, а мужчины на женщин, как на прилагательные, но крепкими бывают лишь пары, где мужчина и женщина видят друг в друге существительное, — покрутят у виска. И таких моментов в языке и вокруг языка, если покопаться, можно найти целую кучу. А с их помощью — по-новому взглянуть на язык. Рассмотреть с других ракурсов, имею в виду. Может быть, тогда удастся понять что-то важное — то, что не поймёшь из приёмов и подходов традиционной лингвистики. Как думаете?
По лицу Клавдии трудно было определить: обдумывает ли она услышанное или оценивает меня на сумасшествие. Я допускал и то, и другое.
— Уфф!.. — выдохнула она, наконец. — Когда поешь — сразу так хорошо становится!.. Что скажу, Алфавит? Умно. Амбициозно. Одобряю. Я с самого начала подозревала, что вы — тайный гений. И, видите, не ошиблась. Кстати, второй бургер в меня уже не влезет — съешьте его, пожалуйста. Я с голодных глаз два взяла.
— Спасибо, — я отпил кофе. — Просто я хотел предложить заняться этим вдвоём. Ну, то есть, с вами.
Она несколько раз быстро моргнула.
— Хм. Даже не знаю, что и сказать. Нет, знаю: как вам это в голову пришло? Насчёт меня?
— Я подумал: вам это тоже может быть интересно.
— В общем-то, интересно, — сказала она, подумав. — Но всё же: зачем вам я? Вы боитесь, что один не справитесь?
— Не в этом дело, — я покачал головой. — Просто мне кажется, что это дело мы должны сделать вдвоём.
Я рассказал ей не всё, но многое — как приехал в Москву и познакомился с Севдалином, как мы решили за год заработать денег на кругосветное путешествие, и что из этого вышло.
— И вот понимаете: сейчас я смотрю на себя со стороны и думаю: «Как я здесь оказался — в этом месте, среди этих людей?». Ведь изначально я не собирался ни учиться в этом институте, ни жить в этом общежитии. Какая-то ужасная бессмыслица и ощущение какой-то чужой жизни. Даже хочется думать, что всё это произошло не со мной, а с кем-то другим — настолько глупо. И вот, когда я пытался найти хоть какой-то смысл во всём происшедшем, то понял, что этот смысл связан с вами — с тем, что я познакомился с вами и вашей бабушкой. Другого просто нет! И, значит, у нашего знакомства должна быть цель. И она может быть только лингвистическая, разве нет?
Клава слушала, потягивая из стакана молочный коктейль. Когда я начал рассказывать про Растяпу, она сочувственно погладила меня по руке и отставила коктейль в сторону. И вернулась к нему только тогда, когда мой рассказ покончил с трагическими обстоятельствами. Последние мои слова — о судьбоносном смысле нашего знакомства ввергли её в короткое изумление, а затем — в глубокую задумчивость.
— Вы бриллиант моей коллекции, Алфавит, — вздохнула она после внушительной паузы. — Мне, конечно, признавались в любви, но, чтобы так: «Ты — смысл моей жизни!» — такого ещё не было. Слов нет: польщена. Неужели мои чары так неотразимы? Помните, я вас специально предупреждала? Короче, я в растерянности, мне надо подумать. Давайте, теперь вы поедите, а я подумаю. Насчёт бургера: я не шутила — ешьте.