Семь незнакомых слов
Шрифт:
— Ты посмотри на себя, солнышко, — сказала Вероника после проверки моего очередного сочинения. — Тоненький, розовощекий, мальчик-колокольчик! Какой из тебя муж, отец семейства? А ребёночка хочу!
— Ты хочешь… ребёночка? — поразился я. — Вот прямо сильно-сильно?
— А ты как думал? Только об этом и мечтаю: выносить ребёнка, родить, покормить его грудью и — можно хоть умирать: большего счастья нет.
— Надеюсь, ты не собралась умирать?
— Солнышко, ты же понимаешь, о чём я!
— Понимаю. Будет тебе ребёнок. Лет… через пять.
— Через сколько?! Это
— Или через четыре. С половиной.
Постепенно мы научились ссориться. Иногда на Веронику находило раздражение, которое внешне казалось беспричинным. Вероятно, она начала уставать от «умного» и «интересного» или, верней, ей всё более хотелось основного — совместного быта и открытого статуса.
— Ну что — куда пойдём? — спрашивал я в начале очередной встречи в городе.
— Ты — мужчина, ты и должен решать, куда мы пойдём, — срывалась она.
— Тогда в кафе?
— Опять в кафе?
— А куда?
— Решай сам.
— Решаю: в кафе.
— Хорошо, только в какое-нибудь другое.
— В другое, так в другое.
Потом раздражение проходило, и на неё накатывало раскаяние.
— Прости, солнышко, что взъелась на тебя. Вреднючая, вздорная Вероника!
— Ничего не вреднючая, — заступался я за Веронику.
— Вреднючая-вреднючая, просто ты меня ещё плохо знаешь.
До окончания школы мы еще несколько раз ссорились, но крупно — только один раз, в конце апреля, когда Вероника сообщила, что ждёт ребёнка. Мы пошли гулять в Центральный парк и поднялись к соснам, где впервые всё произошло.
— По местам боевой славы, — прокомментировал я, садясь на пригорок и хлопая ладошкой по траве рядом с собой.
— Солнышко, мы с тобой допрыгались, - сказала Вероника, сев и положив голову мне на плечо.
— В каком смысле?
— Кажется, я беременна.
Через час, после того, как я несколько раз бледнел, краснел, дрожащим голосом уточнял, точно она беременна или ещё неточно, как такое могло случиться, ведь мы пользовались презервативами, Вероника, наконец, выдохнул, что сегодня поговорю с родителями, она призналась, что пошутила.
Я так разозлился, что даже не почувствовал облегчения.
Потом ещё полчаса я разговаривал, озвучивая знаки препинания — эта манера выводила Веронику из себя.
— Ну, прости, солнышко, прости, — сказала Вероника без малейшего сожаления, — хотела проверить, как ты среагируешь.
— Проверить?!
— А что тут такого? Если хочешь знать, если бы ты предложил сделать аборт, мы бы расстались.
— Ага запятая значит запятая я прошёл проверку вопросительный знак Лопаюсь от гордости восклицательный знак.
— Перестань, сейчас же! Ты специально надо мной издеваешься?
— Как ты догадалась вопросительный знак.
— Всё, тогда я пошла.
— Скатертью дорога многоточие.
После этого случая я почувствовал, что стал любить Веронику чуть меньше: в её шутке, как мне показалось, проступило что-то недоброе и неумное.
В конце мая они с Абрикосовой съехали с квартиры неприятной хозяйки: начиналась сессия, а значит, можно приезжать лишь раз в четыре дня для сдачи экзамена и тут же снова уезжать домой. Я думал, мы с Вероникой станем встречаться в дни её приездов и недолго гулять, но она сказала: мне тоже надо сосредоточиться на экзаменах — выпускных и вступительных, потому что от этого зависит наше будущее.
— Даже слышать не хочу, что ты не поступишь, — говорила Вероника, когда я в последний раз провожал на автовокзал. — Я буду держать за тебя кулаки. Будь умницей, солнышко, чтобы я тобой гордилась.
Таким образом, мы расставались до середины августа — когда Вероника приедет подыскивать новое жильё, а родители снова уедут на море, и тогда мы снова сможет провести вместе, не расставаясь, целую неделю или больше.
Но все эти планы рухнули. За полтора месяца, что мы не виделись, Вероника изменила причёску и вышла замуж — за парня, который когда-то был её первой сильной любовью. Теперь он закончил военное училище, перед отбытием к дальнейшему месту службы приехал на побывку домой и сделал Веронике предложение, чтобы, как и полагается офицеру, ехать в войска с женой. Изменение в причёске я заметил издалека: мы договорились встретиться у первого корпуса, и Вероника стояла у засохшего фонтана: косичку сменила пышная «химия». О втором она второпях рассказала во время короткого прощания.
— Солнышко, ты только не расстраивайся и постарайся всё принять, как есть. А у тебя ещё знаешь, сколько девчонок будет!
— Ты не шутишь? Или ты разыгрываешь? Как тогда — с беременностью?
— Не шучу, вот, — она протянула правую руку, показывая обручальное кольцо. Я стал рассматривать его, словно ожидая, что оно сейчас исчезнет, как морок, под воздействием моего взгляда. Но кольцо не исчезло, и я его хорошо разглядел: тонкое, обычное. Наверное, это было первое обручальное кольцо, которое я по-настоящему увидел. До той поры я к ним не очень присматривался.
— Я немного сама ещё не верю, — продолжала Вероника, как бы приглашая меня посмеяться над этим забавным обстоятельством. — Но так получилось.
— Вот так само взяло и получилось?
— Не само, конечно. Но получилось.
Наконец, я выразил то, что мне казалось в этой ситуации главным:
— Получается, ты мне изменила?
— Какой ты смешной: как это я тебе изменила? — Вероника недоуменно приподняла плечи. — Я замуж вышла. За-муж. Понимаешь?
— Понимаю. Только не совсем. А зачем?
— Как это зачем? Для чего замуж выходят? Чтобы иметь семью. Сам подумай: что у нас с тобой могло быть? Ещё несколько лет вот так прятаться? Что это за любовь?
— Ты хочешь сказать, у вас и свадьба была и всё такое?
— Ну, конечно, была! И родители наши давно знакомы. И вообще… Вот сейчас приехала оформлять документы, на заочное перевожусь.
— Так просто: сделал предложение, и ты согласилась? Сразу согласилась?
— Солнышко, помнишь, мы договаривались: если кто-то появится у тебя или у меня, сразу сказать? Помнишь? Вот я тебе и говорю: я вышла замуж. И этого уже не изменишь. Ты не обижайся, так будет лучше. Тебе спасибо за всё, ты очень милый. Давай встретимся лет через пять, и ты сам увидишь…