Семь незнакомых слов
Шрифт:
Пока в палатке кипели нешуточные страсти, мы Димкой делали вид, что ловим рыбу — считалось, что мы уехали на рыбалку. На деле же рыбацкий азарт владел нами дня полтора, не больше. За это время на наши удочки и закидушки не попалось ни единой плотвы, а потом проблема улова решилась посторонним образом. Неподалеку от нас стоял еще один бивачный лагерь — два парня лет под тридцать проводили здесь свой отпуск, у них была лодка и каждую крупную рыбу они отмечали бутылкой вина. К нашему появлению количество бутылок сильно перевалило за полсотни (они лежали аккуратным штабелем между четырьмя вбитым в землю шестами), парни добивали последнюю неделю, и денег у них
Ещё мы купались, загорали, и Зимилис помогал мне забыть Веронику. Он сказал, что скоро будет брать за свои услуги большие деньги, но мне так и быть пока готов помогать бесплатно, а я должен ценить его доброту и в знак признательности поскорей избавляться от пагубной страсти. Всё, что я делал до этого, по его словам, оказалось неправильным (о чём я и сам уже догадывался). А правильным было вот, что: я должен был не копаться в воспоминаниях, а представить, как хочу сообщить Веронике, что наши отношения закончены.
— Представь, ты влюбился в другую, и она в тебя тоже, — объяснил он мне. — И теперь тебе только остаётся сообщить об этом Веронике. Вот представь. Тебя мучают угрызения совести, ты ждёшь, какую она тебе сейчас сцену закатит… а тут она тебе сообщает, что вышла замуж. Ну как?
— В этом что-то есть, — согласился я.
— «Что-то есть», — передразнил меня он. — У тебя камень с плеч должен свалиться! Ты должен запрыгать, как кузнечик!
Свой прощальный монолог я должен был, по Димкиной методе, не просто представить, а по-настоящему произнести, чтобы слышать свои слова со стороны. Я заходил в реку по пояс или по грудь и репетировал расставание с Вероникой, поначалу заходя издалека: «Привет, как дела? Понимаешь, тут такое дело…»
Зимилис слышать меня не мог: он наблюдал с берега и орал замечания:
— Больше жестикулируй! Ты совсем не жестикулируешь! Больше выплеска!
Наверное, здесь совпало несколько счастливых обстоятельств, и однажды, чувствуя под ногами склизкое дно и движение воды, вглядываясь в заросли противоположного берега, я вдруг понял и почувствовал: Днестр — не просто Днестр, он — брат Рубикону, и моя недавняя возлюбленная осталась где-то на другом берегу.
И тогда, сложив руки рупором, я изо всех сил прокричал:
— Прощай, Вероника!
По возвращении в город Димка уехал в Киев, а мы втроём — с Васей и Ольгой — стали готовиться к студенческой жизни. Первого сентября отец предложил отвезти нас в университет на автомобиле, но мы — должно быть, из духа независимости — отказались, предпочтя общественный транспорт. Было решено, что мы всегда будет ездить втроём, потому что, когда же теперь и видеться, если не утром? Предложение касалось исключительно меня, так как было понятно, что эти двое станут видеться в любом случае.
Я вышел раньше и минут десять ждал, когда появится влюблённая парочка. Наша улица шла под уклон, и они появились, спускаясь сверху — от Ольгиного дома. Глядя на них, я внезапно почувствовал себя ужасно взрослым и чуть было не смахнул слезу умиления: Ольга по случаю начала новой жизни одела туфли на высоком каблуке, из-за чего стала выше Васи, и он, чтобы нивелировать разницу в росте, шёл, сильно приподнимаясь на носках, из-за чего напоминал прыгающий на волнах поплавок.
Ехать былом минут двадцать – двадцать пять, а потом ещё подняться на два квартала и перейти узкую улочку. Мы шли неторопливо, приветливо разглядывая вывески магазинов, словно были в этом районе впервые: отныне нам предстояло ходить этим путём ежедневно, и, стало быть, он становился для нас родным. Перед последним рубежом, прежде чем оказаться у корпуса филфака и пойти каждому на свой факультет, Вася предложил остановиться и немного постоять. Я спросил: зачем? В ответ он окинул нас сияющим взором и счастливо сообщил:
— Всё ещё только начинается!
16. Скука счастливых лет
О студенческих годах я знал, что они — лучшее время и счастливейшая пора. Учёба в университете виделась мне причислением к беспечному братству, чьи дни наполнены интеллектуальными спорами, любовными приключениями, добыванием случайных денег и пирушками. Студенческий билет виделся пропуском в новое и необыкновенное. Наверное, когда-то так и было: родители вспоминали студенческую юность с ностальгической нежностью, ещё я читал про студентов 1930-60-х годов, о вагантах и хиппи, и всё вместе проецировал на будущее.
Примерно на треть ожидания сбылись — в немалой степени из-за моей сознательной и настойчивой склонности видеть романтику везде, где она могла обитать без большого ущерба для здравого смысла. Но кое-что произошло и на самом деле.
В начале первого курса случился сумасшедший месяц в яблоневом саду: нас — последних из всех поколений советских студентов — отправили на уборку урожая. Тепло в том году держалось до середины октября. Дни стояли медово-солнечные, небо налилось сочной синевой и опустилось так низко, что рука не доставала до него всего чуть-чуть. Из окна двухэтажного здания, в котором поселили первокурсников, до самой дали были видны одни сады — невысокие яблони, чьи длинные ветви, гнулись дугами под тяжестью жёлто-красных плодов.
Странное здание. Кто его спроектировал, осталось загадкой. В нём не существовало и двух комнат одинакового размера: одна была рассчитана на пятерых человек, вторая — на одиннадцать, третья — на семерых, и так далее. Я попал в комнату на четверых. Её украшала квадратная, в полтора обхвата, вентиляционная труба: она выходила из стены и уходила в потолок, а стоило по ней стукнуть кулаком, возникало тревожное и похожее на дальний раскат грома — бум-м-м. Но главная странность здания заключалась в другом: мы жили на втором этаже, тогда как первый был недостроенным — в проёмах отсутствовали окна и двери, стены из крупных блоков известняка ещё не штукатурили. В одной из необитаемых помещений хранился запас металлических кроватей — стопки сеток до потолка и два ряда спинок. Здесь состоялась первая пьянка нашей группы — как и полагается первокурсникам, мы опасались быть застуканными преподавателями и с мерами конспирации на первый раз немного переборщили. Вино нового урожая тайком закупалось в ближайшем селе, в шести километрах от студенческого лагеря, и стоило оно сущие копейки — четверть стипендии за ведро.
Девчонок на нашем курсе оказалось раза в три больше, чем представителей сильного пола, вдобавок ровно на этот месяц возникла восхитительная атмосфера, когда все словно с ума посходили от любви или, по меньшей мере, от жажды влюбиться. Сведения о новых романах и безответных влюблённостях поступали каждый день, как сводки с любовного фронта. Они придавали бытию необходимую эмоциональную заострённость и порождали ожидание новых вестей — без них становилось скучно. Возникали трагические цепочки — по ним бежало электричество неразделённых страстей.