Семь пар железных ботинок
Шрифт:
Грешил же Ванька каждый день с утра до вечера походя. Очевидно, поэтому большинство его просьб оставались невыполненными, хотя просил он о сущих пустяках.
Чего, например, стоило богу решить вместо Ваньки задачу на деление?.. Но сама возможность беседовать с богом запросто, на русском языке, излагая заветные мечты и чаяния, Ваньке пришлась очень по душе. Молитвы его выглядели приблизительно так:
— И еще прошу тебя, господи, чтобы было у меня ружье такое, как у Ерпана. И пороху сто пудов, и еще дроби... И крючков для рыбы больших, средних, маленьких и разных по десять штук
Лапа у дворового пса Шайтана скоро зажила, но остальные просьбы не выполнялись систематически.
Однако Ванька не терял надежды, что когда-нибудь они будут исполнены все сразу.
Чтобы ускорить это событие, он даже предложил богу небезвыгодную для него сделку. Все жители погоста, от мала до велика, верили, что за каждого убитого паука прощается сорок грехов. Поэтому, молясь, Ванька никогда не забывал напоминать богу о количестве погубленных им мизгирей.
Так как Ванькины просьбы были невелики, а излагал он их немногословно, у него неизменно оставалось время для беседы с богом по душам. Чего-чего, а слушать тот умел! Ему можно было рассказывать все, что угодно...
Как-то, зайдя в горницу, Киприан Иванович застал Ваньку за очень странным занятием. Стоя перед божницей, он что-то рассказывал, время от времени крестясь.
Между тем то, что говорил Ванька, меньше всего походило на молитву.
Дело шло о медведе, занявшемся изготовлением дуг.
Первым движением отца было взяться за чересседельник, но уж очень его поразила складность Ванькиной речи.
— Чего ты там бормочешь?
Ванька моментально замолчал и повернулся к отцу.
— Сказывай!.. Не богу, а мне сказывай! Что молчишь?
— Петр Федорович басню задал мне выучить, я и читал...
— Вот и читай с самого начала.
После первых же Ванькиных слов Киприану Ивановичу стало понятно, что сын читает «юрунду», но (странное дело!) складная небылица о медведе, гнущем дуги, таила в себе большой и полезный смысл.
— Еще чего ты выучил?
— Про лебедя, рака и щуку, потом про кота и щуку.
Выслушав басни, Киприан Иванович уже спокойно оценил:
— Притчи, значит... Оно бы вроде и юрунда, а с поучением: взялся за общее дело — делай по согласию, а не за свое дело вовсе не берись...
— Это мне Петр Федорович объяснял.
— То-то же! — Здесь Киприан Иванович нахмурился.— А бог здесь вовсе ни при чем. Он и без тебя все знает. И крестное знамение ни к чему...
— Я, тять, только тогда крещусь, когда слова слаживаются: скажем, сначала и «легка», а потом «облака» или «засела» и «хвост отъела».
В свете такого объяснения Ванька представал перед отцом в образе закоренелого язычника-рифмопоклонника.
Таковая ересь подлежала немедленному и беспощадному искоренению.
Пришлось Ваньке становиться на колени и десять раз подряд читать «Верую».
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ВАНЬКА СТАНОВИТСЯ ХОЗЯИНОМ ПЛАНОМОНА И ОБРЕТАЕТ ТОВАРИЩА В ЛИЦЕ МЕДВЕЖЬЕЙ СМЕРТИ.
БЕСПРИМЕРНЫЙ
1.
Без малого пять лет шла от берегов Ла-Манша до берегов Негожи потрясающая новость. Только на последнем этапе — от дьяконовского дома до избы Перекрестовых — обрела она достойную своего значения телеграфную скорость. Ванька чуть не задохнулся, пока бежал с ней до дома. Не мудрено поэтому, что в текст передачи вкрались погрешности. Киприан Иванович, собиравшийся лезть на сеновал, был прямо-таки ошеломлен необычайным известием.
— Тять, слышал? Ававатор Блерий на планомоне Ломаш перелетел! Планомон с пропёрлером ж-ж-ж!.. Ух, ты!
— Чего?— удивленно переспросил Киприан, не разобравший в сообщении сына ничего, кроме тявканья, блеяния и шмелиного жужжания. — Что еще за ававатор?
— Который летает... А имя у него — Блерий.
— Ну, а Ломаш?
— Ломаш — вроде протоки на Оби, только еще шире и вода в нем соленая... Теперь понял?
Толковали минут пять, прежде чем Киприан Иванович узнал некоторые подробности перелета храброго французского авиатора Луи Блерио на моноплане через пролив Ла-Манш.
Многие односельчане сочли бы Ванькин рассказ вольнодумной, даже греховной выдумкой, но, заглядывая кое-когда в дьяконовский дом, Киприан Иванович привык верить идущим оттуда новостям. Кроме того, побывав на войне в Японии и обогнув по морю половину земного шара, сам насмотрелся всяких чудес до воздушных шаров включительно. Однако, проча Ваньке солидную и почетную будущность хлебороба, он не поощрял его увлечений, как он говорил, «барскими затеями».
— Бары с жиру бесятся, вот и летают, — оценил он известие. Нам это без надобности... Лезь-ка вон на сеновал да скидывай для коней сено...
Про перелет Блерио можно было бы позабыть совсем, если бы весной, в конце мая, не занялся аэронавтикой сам Ванька, нашедший себе компаньона в лице Григория Ерпана, что сразу придало этим занятиям гигантский размах.
Объясняя Ваньке устройство блериовского моноплана, Петр Федорович не поленился склеить маленький, в страницу тетради, змеек. Как запускать его — Ваньку долго учить не пришлось, простора же для запуска было более чем достаточно — целая Сибирь. Берега Негожи в том месте, откуда Ванька зимой наблюдал за проезжавшими почтовыми тройками, позволяли проводить авиационные опыты любого масштаба.
Стоял ясный, теплый, но довольно ветреный день, когда Ванька с приятелями-еретиками запускал свой змеек, выделывавший в воздухе самые хитрые курбеты. Эти курбеты и привлекли внимание Григория. Нимало не считаясь с тем, что кто-то обвинит его в несолидности, он, к великому Ванькиному восторгу, примкнул к компании. Возникший между ним и Ванькой увлекательный разговор о полетах носил сначала чисто теоретический характер.
— Нынче ветрено, вот он и кутыряет,— объяснял Ванька. — Это я еще ему хвост длиннее сделал, а то он не так кутырял... Я, дядь Гриша, когда вовсе большой вырасту, ух ты, какой большой планомон склею!.. Такой, чтобы на нем летать можно было.