Семь тысяч с хвостиком

Коледин Василий Александрович

Перед расспросом приведенного в застенок Федьку Косого, как и прочих проходящих по делу раздели и осмотрели, как требовалось перед расспросом на дыбе. Таков был порядок во всех сысках. В этом деле Румянцев не отходил от заведенного порядка ведения расспросов, только один свидетель в этот раз давал показания в застенке, еще нераздеванный. Это был польский пленный Анджей Шишкевич и то только оттого, что был весь изранен. Романцев избавил его не из жалости, а по опаске, что тот издохнет на дыбе. Потом, пусть малеха оклемается – решил московский обыщик. Расспрос он провел скоро и без результата, так как поляк отказался отвечать на вопросы, молчал и геройски улыбался, готовый помереть, но не покориться подлым мосоковитам.

Публичное обнажение тела, это

завсегда стыд, позор и унижение. Раздетый палачом человек теряет свою честь. Так считается. Осмотру тела (прежде всего – спины) пытаемого перед пыткой в сыске придавали большое значение. Это делали для определения физических возможностей человека в предстоящем испытании, а также для уточнения его биографии: не был ли он ранее пытан и бит кнутом. Дело в том, что при наказании кнутом, который отрывал широкие полосы кожи, на спине навсегда оставались следы в виде белых широких рубцов – «знаков». Специалист мог обнаружить следы битья даже многое время спустя после экзекуции. Если на спине пытаемого обнаруживались следы кнута, плетей, батогов или огня, его положение менялось в худшую сторону – рубцы свидетельствовали: он побывал «в руках ката», а значит – человек «подозрительный», возможно, рецидивист. Арестанта обязательно допрашивали о рубцах, при необходимости о его персоне наводили справки. Веры показаниям такого человека уже не было никакой. О нем делали такую запись: «К тому же он… человек весьма подозрительный, и за тем никакой его к оправданию отговорки верить не подлежит». На теле Федьки никаких следов обнаружено не было, об этом Тимофею сообщили Фроловы помощники. Поэтому перед тем, как Федьку привели на допрос обыщик Романцев распорядился сильно того не пытать и делать все больше для острастки, чем для боли. «Пытать легчае» - так это называлось на языке обыщиков. Тимофей Романцев не сомневался, что тот расскажет все, что знает и даже больше, если тому будет указанно.

– Господи помилуй…господи помилуй…господи…, - причитал Федька пока его руки Фрол с помощниками вкладывал в хомут в положении перед грудью, а затем они подняли его над полом так, что пытанный на земле больше не стоял, а висел на руках. Стоны и мольбы наполнили темную комнату без окон, глухую, но полную страхом и ненавистью. Рыжие языки факелов лизали потолок и стены, черные от времени, разбрасывая по всему помещению страшные, зловещие тени.

– Итак, что было? Кто к тебе приходил, что говорили? – стал повторять свои вопросы особый обыщик для протокола.

– Господи! – закричал тщедушный человечек, вися на своих руках и извиваясь то ли от боли, то ли просто от страха. – Всю правду сказывал! Приходили и брали муку, эти ироды!…

Федька стал повторять то, что совсем недавно рассказал чиновнику, а подьячий, что исполнял писарские обязанности в своей книге стал аккуратно выводить буквы с завитками на конце слов с твердым знаком: «А потом Федька Косой с подъему сказал…»

Когда пытаемый смолкал, Фрол легонько хлестал его кнутом по ребрам так, что следов на теле почти не оставалось. Но и этого хватало для возобновления потока слов о случившемся недалече в его лавке. Трижды повторил Федька свои показания в точности до каждого словечка. Все записал подьячий.

– Ладно, будет с тебя, Федька! Вижу правду сказывал, - удовлетворенно произнес Тимофей Романцев.

– Правду, правду, батюшка… - всхлипывая и отплевывая слезы, слюну и пот, залепетал Федька.

– Ну, а коли так освободи его Фрол! Да отведите его покамест в камеру. Пущай отлежится.

Федьку сняли с дыбы, развязали руки и качающегося от нервного напряжения, страха и боли, вывели из пыточной камеры.

– Все записал, как надлежит? – спросил Романцев у писаря.

– Все батюшка. Трижды отметил.

– Вот и хорошо. Кто у нас там следующий? – спросил обыщик у губного старосты Филиппа Кривоноса.

– Так не устал ли ты батюшка? Пора и оттрапезничать. Нонче трудился много, может отдохнуть маленько? – заискивающе пропел староста, которому не то, чтобы не по душе было пыточное занятие, а просто хотел он выйти на морозец и вздохнуть полной грудью свежего русского воздуха, устал он от копоти факелов и смрада потеющих тел. Раньше, до нынешнего дела, пытал он по одному, не усердствуя шипко, как это делал нынче московский обыщик, допрашивая по три-четыре человека за день. Впрочем, и не было у него таких важных государевых дел и стольких пытуемых.

– Не трапезничать сюды послал меня государь! – устало выдохнул Романцев, хотя он и в самом деле проголодался. – Дел невпроворт!

– Так, батюшка, без хлеба насущного и государю служить недюже, - не настойчиво и немного заискивающе продолжил губной староста.

– Кто у нас еще нонче? – раздумывая над предложением старосты спросил Романцев.

– Эээ… - Филипп посмотрел в книгу. – Стрелец Калина Петров сын Копылов, что пойман при бегстве из Тулы, когда за ним приходили воеводины люди.

– Тот, что набрехал с три короба?

– Точно, батюшка…

– Хммм… - Романцев в задумчивости почесал волосы на голове. – Ладно с ним покончим и на этом нонче конец. Распорядись, чтоб вели сюды Калину Петрова сына.

Заплечные мастера Фрола удалились исполнять указание московского обыщика. Тимофей Романцев устало потянулся и услышал, как бурлит его чрево. Только сейчас он понял, что на самом деле был голоден. После короткого сна он выпил молока и съел пирог, на большее у него нашлось ни времени, ни желания. А вот только сейчас он пожалел об этом. На расспросах он завсегда забывал о чувстве голода. Процесс пыток его поглощал полностью. Нет, он не испытывал от него никакого удовольствия, скорее наоборот, пытки вызывали в нем некое отвращение и порой даже жалость к пытуемому, но они, пытки, были не отделимой частью его обязанностей, как особого обыщика, государь, уложения, правда требовали их применять. Иногда, Романцев заканчивал расспрос на дыбе сразу же после виса, иногда после первого удара кнутом, редко – после встряски и уж совсем редко он применял к пытуемому все другие известные меры физического воздействия. Этими несчастными, а по мнению Тимофея нелюдями завсегда оказывались душегубы и разбойники, кто не ценил человеческую жизнь ни в грош, кто спокойно лишал жизни невинных путников, купцов, мещан и крестьян. Много таких водилось в Московии. Вот их и искоренял по мере своих сил Тимофей Романцев. Все остальные преступники могли вызвать в его сердце уважение, даже некое понимание и уж точно жалость.

– Филипп Николаевич, - зараз расспросим и ныне конец трудам, - обратился Романцев к губному старосте. Тем самым он намекал, что усердствовать не стоит при расспросе.

– Буде по-твоему, Тимофей Андреич. Но этот как раз из строптивых, зело запираться буде.

– Поглядим…

В комнату заплечные мастера ввели крепкого мужчину выше пояса голого, а ниже - в портках исподних, босого и связанного, видать только что с осмотру. Тимофей с интересом стал рассматривать человека коему предстояло пережить ряд мук телесных и столько же душевных, но уверенного и пока ешо не подавленного и не растерзанного. Росту стрелец был высокого, но в его теле поражал не он, а косая сажень в плечах, крепкие мускулистые руки и такая же сильная, словно бычья шея. Жилы на ней и вены вздулись, выпирая синим цветом. Голова Калины была столь же крупная, соответственно его богатырскому телу. Волосы в крупные кудри, черные и остриженные так, что прикрывали уши. На груди мужчины висел маленький серебряный крестик.

– Ну, как твое имя и кто ты есть? – начал расспрос Романцев.

– Имя мое Калина Петров сын Копылов, - ответствовал храбро мужчина.

– Чем занимаешься из коих ты?

– Я свободный, служу стрельцом вот уж как два году.

– Чем занимался досель?

– Торговым делом…

– Чем торговал?

– Заморскими тканями, что скупал у купцов фрязевских.

– А отчего ж пошел в стрельцы?

– Разорил меня наш воевода! Обложил данью словно татарин, приходили от него люди и каждый раз требовали мзду за торговлю спокойную…