Семь тысяч с хвостиком
Шрифт:
– Буде тебе врать! – остановил его обыщик.
– Коль считаешь, что вру, то зачем спрашать по новой?
– Правды хочу! Смотри впереди тебя ждет пытка жестокая, так что если хочешь избежать участи быть сломанным, говорю токо правду!
– Так я и говорю правду, господин обыщик!
– Кто поджог склады Федоровские?
– То неведомо мне!
– Что слыхал об энтом?
– Так токо то, что все гутарють! Будто ляхи подожгли…
– Знаш кто помогал?
– Нет, не ведаю…
– Ладно! Сказывай, зачем подался к боярскому сыну Акине Шеину?
– Не знаком я с ним! Навет это, господин обыщик! Пусть в лицо мне скажет это тот, кто оклеветал меня!
– И это мы
Палач поклонился и, улыбаясь широкой улыбкой, подошел к Калине.
– Крест с него сымай! – приказал Тимофей Фролу.
– Господи, батюшка, оставь крест! Ради господа! Пусть бог мене поможет стерпеть муки нечеловеческие! Поимей милосердия господин хороший! – взмолился Калина, когда к нему подошел Фрол, выполняя приказ обыщика.
Фрол взял крест в ладонь и повернулся к обыщику, молча испрашивая у того, что ему делать, срывать крест, или оставлять.
– Оставь! – снисходительно кивнул головой Романцев. Фрол связал руки стрельца за спиной, так как был он не из хилого десятка, а висение на дыбе с руками, связанными сзади, считалось более суровым в отличие от положения перед грудью. Сделав все приготовления мастер пыток отошел, а его подельники стали подымать пытуемого над полом. Что-то хрустнуло, то ли кости Калины, то ли веревка издала похожий звук, но стрелец не вскрикнул, он повис, свесил голову и не смотря по сторонам, стал молиться. Крестик отстал от груди и закачался словно кадило поповское, что разносит аромат ладана благоуханный.
Романцев стал повторять свои вопросы, а стрелец натужно отвечать, изредка его ответы прерывал легкий стон, который пытуемый сразу же гасил.
– Встряхни! – приказал обыщик Фролу после того, как не получил на свои вопросы ни одного нового ответа.
Согласно «Обряда, како обвиненный пытается» встряска служила ужесточением виски. Фрол покорно подошел к Калине и просунул между его связанными ногами небольшое бревно. Предчувствуя боль, стрелец громко взмолился господу. Подготовив все, палач вскочил на бревно, чтобы сильнее на виске потянуть ево, дабы более истязания чувствовал шельмец. Крик вырвался из могучей груди стрельца.
– Ну, будешь и дальше упорствовать? – крикнул Романцев.
– Не ведаю, о чем ты спрашаешь! – закричал громко Калины, пытаясь перекричать боль.
– Одумайся, Калина! Ведь чем дольше будешь упираться, тем зело страшнее станут пытки! Знаешь, что записано и что велено мне дальше деить? – Обыщик громко прочитал выдержку из книги: «Есть ли же и потому истины показывать не будет, снимая пытаного с дыбы, правят руки, а потом опять на дыбу таким же образом поднимают для того, что и чрез то боли бывает больше». Готов ли ты продолжать упорствовать?
– Неведомо мне то, что ты спрашаешь! – крикнул Калина.
– Ну, что ж, хочешь упорствовать далече… - Романцев махнул рукой внемлющему его приказа Фролу.
Битье кнутом на дыбе было следующей стадией пытки. Согласно тому же «Обряду, како обвиненный пытается», связав ремнем ноги пытаемого Калины, палач привязал их к сделанному нарочно впереди дыбы столбу и, растянувши сим образом, стал готовиться к битью тела стрельца кнутом. Тело пытаемого зависло почти параллельно полу. На этой стадии пытки Фролу усердно помогали его подчиненные. Один из них должен был следить за натягиванием тела Калины так, чтобы умелому кнутмейстеру, а Фрол славился именно этим, было ловчее наносить удары по спине. Он завсегда, как и надлежало бил только по спине, преимущественно от лопаток до крестца. А второй ассистент должен был хватать пытаемого за волосы и пригибать тому голову, «чтобы кнут не попадал по голове».
Особой гордостью палача Фрола был его самодельный кнут, коим он развязывал языки ворам и душегубам, чем заслужил у губного старосты и даже воеводы славу мастера высокого ранга. Присутствовавший изредка при расспросах воевода Морозов завсегда восхищался умением своего домашнего палача.
Кнут Фрола был обычный для такого труда и учинен он был из ремней, был плетеный, толстый, на конце его был ввязан ремень более толстый, чем у основания, шириною на палец, а длиною кнут был с 5 локтей. Но были у фроловского кнута и свои особенности. Состоял он из заостренных ремней, нарезанных из недубленой коровьей и бычачьей шкур, прикрепленных к короткой рукоятке. Чтобы придать концам большую упругость, Фрол специально мочил их в молоке и затем сушил на солнце, таким образом они становились весьма эластичны и в то же время тверды как пергамент или кость. Но вот напасть, служил кнут недолго. После трех-четырех экзекуций он приходил в негодность, обмякал и рвался. Поэтому Фрол заранее готовил запасные сыромятные концы. Они десятками висели в пыточной камере, в доме у Фрола, иногда он развешивал их во дворе. Так много запасных концов было нужно потому, что их надлежало часто менять. Дело в том, что с размягчением кожи кнута от крови сила удара резко снижалась. И только сухой и острый конец считался правильным. «Как нынче твой кнут?» - спрашивал губной староста Фрола перед пыткой. «Гожь! – ответствовал обычно с ухмылкой палач, - до того тверд и востр, что им можно рубить как мечом.»
– Калина, надумал сознаться? – спросил Романцев висящего на дыбе стрельца.
– Батюшка, ей богу не ведаю, о чем ты спрашаешь! – отозвался Калина довольно бодро, но в его голосе обыщик услышал некоторое легкое дрожание, что могло свидетельствовать о страхе перед предстоящей экзекуцией.
– Так ведь вопросы мои несложные! Кто поджог федоровские склады?
– Не ведаю, господин обыщик! Не учавствовал!
– Что надумал твой товарищ Акиня Шеин?
– Не знаком я с ним!
– Начинай Фролушка! – приказал Тимофей палачу.
Фрол без предупреждения подбежал к распятому стрельцу двумя-тремя скачками и ударил кнутом по его спине, рассекая ему тело до костей. Да этот ловко владеет кнутом, - подумал Романцев, осматривая спину Калины, из которой забрыжжила кровь. – Этот и с трех ударов сможет убить человека до смерти». Это был первый удар, за ним последовали другие. После каждого удара Фрол отступал на шаг назад и потом вновь делал прыжок вперед, от чего удар производился с такою силою, что каждый раз кровь вновь и вновь брызгала в разные стороны, а кнут оставлял за собой рану толщиною в палец. Причем удары, наносимые с чрезвычайной быстротой, редко попадали по уже рассеченному месту, а ложились друг подле дружки во всю длину калининой спины, начиная с плеч до самой поясницы. Чтобы достичь такой невероятной точности удара, Фрол усиленно тренировался на куче песка иногда на бересте, прикрепленной к бревну. Вообще-то, цель убить пытаемого перед Фролом никогда не ставилась. Наоборот, ему следовало бить так, чтобы удары были чувствительны, болезненны, но при этом пытаемый сразу после застенка оставался бы жив – по крайней мере до тех пор, пока не даст нужных показаний.
Калина при каждом ударе вскрикивал, но негромко, а так, словно он закидывал на плечо тяжелый мешок, скорее этот вскрик был похож на кряхтение. При каждом ударе один из помощников Фрола пригибал голову Калины так, чтоб кнут не задел ее, иначе одним ударом палач смог бы убить его.
– Говори, Калина! Говори! Потом легче будет! Кто поджог склады?! – повторял вопросы Романцев. – Что надумал Шеин?! Что ты должон был делать?! Кто ешо в Туле помогает Шеину?
– Не ведаю! Не ведаю! – шептал Калина все тише и тише.