Семь женщин
Шрифт:
Из динамиков, вмонтированных в стены и занавешенных белой тканью, лилась музыка:
Каждый день проходит мимо Та девушка из Ипанемы, И глаз от нее не отвести… [16]Музыка обтекала мебель, словно вода, плескалась вокруг неподвижных Нэнси и ее отца.
В квартире было тихо, как в саду камней. Матери Нэнси не было, кухарка отправилась в магазин за продуктами, горничная ушла домой, а нянька, приходящая на выходные, опаздывала.
16
Строчки
Нэнси захотелось писать. Оторвав взгляд от отца, она посмотрела на серебряные часы, которые привезла ее мать, встретив Новый год на площади Согласия. Четыре часа сорок семь минут. Если она просидит еще шесть минут и отец ее не заметит, она побьет собственный рекорд.
Мочевой пузырь заныл. Четыре часа сорок восемь минут… Четыре сорок девять… Четыре пятьдесят…
Чтобы отвлечься, Нэнси пыталась сосчитать гвоздики на половицах, крутила шнурок на толстовке, щипала себя за ногу. Дверь ванной комнаты совсем близко. Десять шагов… Она решила рискнуть. Встала, едва дыша. Не спуская глаз с отца, сделала шаг и… случайно наступила на цветной карандаш. Карандаш подпрыгнул и покатился по полу. Отец вздрогнул и обернулся.
— Зачем ты все время крадешься? — спросил он чуточку гнусаво.
— Мне надо в туалет! — Нэнси побежала в ванную и захлопнула дверь. Когда она вышла, отец смотрел на нее, сдвинув брови.
— Не надо шпионить, — сказал он. — Поди-ка сюда.
Нэнси бежит к нему и кладет ему на колени маленькие руки, еще загорелые после поездки в Санта-Лючию на День благодарения.
— На свете есть два вида людей, — говорит отец. — Львы и мыши. Ты не мышь. И не веди себя, как мышь. — Потом он чуть дрожащими пальцами отбрасывает назад пряди густых светлых волос, закрывшие лицо дочери, и спрашивает: — Как поживает твое домашнее задание?
— Сделала, — лжет Нэнси.
— А где Сара?
— Еще не пришла.
— Можешь посмотреть телевизор.
— Сейчас нет моих любимых программ.
Отец вздыхает и смотрит на нее. У Нэнси идеальное лицо американки, как у матери: маленький носик, широкие, пухлые губы. А глаза другие.
Глаза у Нэнси голубые. Взгляд пронзительный, как у ребенка первопоселенцев из девятнадцатого века. Ее вполне можно представить сидящей верхом на лошади и глядящей в бескрайнее небо Вайоминга. А она смотрит на витрины магазинов на Мэдисон-авеню и на экран большущего телевизора. Ей девять лет, но она порой ведет себя совсем как взрослая женщина, и тогда ее отец изумленно улыбается.
Нянька поднимается на лифте. Ее зовут Сара Грин — худощавая, сутулая амбициозная молодая женщина с голодными зелеными глазами и мимолетной улыбкой. Джон Джо, лифтер, искоса поглядывает на нее. Она ему не нравится. Сара всегда смотрит на людей в кабине лифта в упор. Она всех презирает. От нее не исходит тепла. Джон Джо резко останавливает кабину и открывает двери и решетку. Сара выходит из кабины и улыбается.
— Спасибо, — говорит она.
— Ладно уж, — отвечает Джон Джо.
Двери лифта закрываются, и Сара поворачивается к квартире Даннов. Но она не нажимает на кнопку звонка. Она собирается с мыслями.
Саре остался год до получения степени магистра детской психологии в Колумбийском университете. Мать Нэнси наняла ее, поскольку решила, что с девочкой что-то не так. Все началось годом раньше, когда Нэнси заперла маленькую Джемму Стивенсон в кладовке. Мать Нэнси услышала крики девочки из динамика интеркома. После отчаянных поисков в лабиринте комнат она обнаружила Джемму в тесной кладовке посреди веников и швабр.
Нэнси лежала на кровати в комнате горничной и как ни в чем не бывало листала журнал.
— Как ты могла запереть малышку в кладовке? — воскликнула Николь.
Нэнси устремила на мать невинный взгляд.
— Даже не знаю, про что ты говоришь, мамочка, — ответила она.
Нэнси действительно не поняла, что произошло. Она играла с Джеммой в кухне и вдруг почувствовала необходимость втолкнуть ее в кладовку. Она защелкнула шпингалет, а Джемма начала кричать и барабанить в дверь. Нэнси стояла рядом, тупо глядя на дверь. С каждой секундой выпустить Джемму становилось все невозможнее. Нэнси отвернулась и пошла в комнату горничной. На тумбочке рядом с кроватью лежала стопка старых журналов «Базар». Нэнси уселась на розовое покрывало и открыла один. Ее сердце часто билось, к горлу подкатил ком. Она слышала, как рядом отчаянно вопит Джемма. На открытой странице была фотография смеющейся женщины, прыгающей в воду с трамплина. Нэнси услышала, как в кухню вбежала мать. Послышался приглушенный шум, а потом рыдания Джеммы, которую успокаивала Николь. Нэнси не отрывала глаз от фотографии смеющейся женщины и приказывала своему разуму молчать.
Были и другие знаки беды: кража денег из кошелька матери, беспричинное вранье, внезапные приступы истерики.
Последней каплей стало похищение карточки «Америкэн экспресс» на чужом дне рождения. Вечером того дня матери Нэнси позвонила Лидия Петерс, мать девочки, у которой был день рождения. Нервно хихикая, Лидия сообщила, что Нэнси долго пробыла одна в хозяйской спальне. А когда она ушла с праздника, карточка, лежавшая на тумбочке у кровати, пропала. Ей совсем не хотелось спрашивать, но… Мать Нэнси нашла карточку, порвала ее, перезвонила Лидии и холодно сказала, что Нэнси ни при чем.
Сару Грин Николь нашла через подругу, у которой та работала нянькой и (по совместительству) психологом. Сара наблюдала за развитием дочери подруги, которая не хотела посылать дочь к настоящему психотерапевту. Сама Нэнси ничего не имела против психиатрии. Просто она боялась, что информация может просочиться в прессу.
Журнал «Город и деревня», сентябрь 20… года:
«Николь Данн — не тихоня, не домоседка. Супруга Стивена Данна, всемирно известного антрепренера, человека, который сделал себя сам (отметим также его увлечение верховой ездой), знаменита своим остроумием и необычными блестящими вечеринками, которые она устраивает как в Саутгемптоне, так и на Манхэттене.
„Я никогда не допускаю, чтобы список гостей превышал двести человек, — говорит она, отбрасывая со лба светлые волосы, когда мы гуляем по саду во французском стиле в ее саутгемптонском поместье. — Мне хочется чего-то особенного, я не горю желанием выступать в роли какой-нибудь сборщицы денег для очередного благотворительного фонда“.
Она смеется. Смех у нее звонкий, девичий, заразительный. Он еще больше подчеркивает привлекательность Николь Данн.
„Я люблю тематические вечеринки — марокканские, с французским оттенком, dolce vita… Однажды я устроила немецкую вечеринку. Представляете, я даже купила себе платье альпийской крестьянки!“ — смеется Николь и делает глоток чая со льдом, который ей подает дворецкий Джерри.