Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 3
Шрифт:
На краю Камышинской, близ Кубани, в старой хате казака Анисимова, снимали комнату, и она им нравилась. Нравились две старенькие хозяйские табуретки, деревянная лавка, низкая, с дощатым настилом, жесткая, точно солдатская, кровать. Нравились тусклые, подслеповатые оконца, смотревшие на Кубань. Нравилось даже то, что хата стояла на круче. Внизу плескалась вода. Перекат шумел протяжно и тоскливо, а им эти тягучие, неумолкающие звуки казались развеселой песней. Нравилось и то, что от порога был виден простор в ярком весеннем убранстве. Отсюда, с отвесного высокого берега, они любовались далями, и за туманным горизонтом им тогда виделось их будущее, и совсем не таким, каким оно стало. Здесь, на круче, они мечтали о своем счастье, и тогда им верилось, что все то, что у них уже есть, останется
Перемены произошли, и жизнь, радостная, беспечная, продолжалась недолго. У Ольги родился сын. Содержать няньку было не по средствам, детских яслей в Камышинской не было, и Ольге пришлось оставить работу. Жить на одну зарплату стало трудно. К тому же зимой 1929 года Алексея взяли на работу в райком партии и на три месяца послали уполномоченным по коллективизации в самую отдаленную станицу Ново-Троицкую.
Ни материальные лишения, ни то, что она вынуждена была оставить любимую работу, и оставить уже навсегда, и ни то, что Алексей почти не бывал дома, не испугало Ольгу. Она терпеливо переносила лишения, возилась с Антошей, радуясь, что у них растет сын.
Как-то поздним зимним вечером Ольга уложила Антона, потушила лампу и сама легла в постель. На дворе бесновалась метель. Посвистывала труба — тяжко и тревожно. И вдруг сквозь стон ветра послышался под окном конский топот. Кто-то постучал в дверь — и не то плетью, не то палкой. Звякнули стремена, и было слышно, как кованые копыта нетерпеливо топтали мерзлую землю.
На стук вышел хозяин. Что-то бубнил в сенцах, что-то кому-то говорил. Потом позвал: «Ольга Андреевна! К вам гость».
«Кто бы это мог быть? — подумала Ольга. — Может, посыльный от Алексея?»
Она зажгла лампу, натянула юбку, накинула на плечи шальку. Открыла дверь и отшатнулась. Вместе с холодом и клубами пара на пороге появился Игнат Холмов. На нем повисла загрубевшая, припорошенная снегом бурка, на голове косматая, седая от снега папаха, башлык укрывал шею и часть лица, — виднелись одни заиндевелые глаза. На руках Игнат держал завернутого в большую шаль ребенка лет двух или трех. Посадил его на лавку, поздоровался и, продолжая стоять у порога, глухим, простуженным голосом спросил:
«Братень мой дома?» — «В командировке, — ответила Ольга, удивляясь и не понимая, почему Игнат приехал ночью, да еще с ребенком. — Что-нибудь случилось, Игнат?» — «Ах, беда, беда… Значит, не застал братеня дома? Как же мне теперь?» — «Да что случилось, Игнат?» — «Погибель моя пришла».
Он болезненно скривил усатый рот, заскрипел зубами. Ему трудно было стоять. Снял папаху, ладонью пригладил влажную слипшуюся чуприну и тяжело опустился на лавку рядом с ребенком. Под мерзлыми полами бурки тускло блеснул вороненый ствол карабина. Ольга увидела оружие и, не зная, как скрыть свой испуг, подошла к ребенку и начала развязывать на нем шаль. «Чей он?» — «Мой… Ванюшка, сынок… Вот дожил, что приходится спасать дите. — Расправил плечи, глубоко вздохнул. — До чего дошла жизня, до чего докатилась? Меня, сына партизана-кочубеевца, в кулаки вписали! Зять кулака, так через то уже и кулак. А то, что я воевал за советскую власть, что батьк'a потерял в боях, разве это не в счет?»
И он, комкая в руках папаху, сказал, что всю семью Фортунатовых вчера выслали из станицы. Увезли и жену Игната, Дарью. Ему удалось подседлать коня и скрыться. Ускакал и увез с собой Ванюшку.
«Про себя я уже не печалюсь, я-то как-нибудь, — говорил он, и Ольга видела на его почерневшем от мороза усатом лице пугающий оскал зубов. — А вот моему мальцу жить бы еще да жить… Сбереги Ванюшу, сестренка. — По казачьему обычаю Игнат жену брата называл сестренкой. — На коне с таким казаком далече не ускачешь». — «Пусть Ванюша останется, пусть, — сказала Ольга, чувствуя дрожь в теле. — О нем не беспокойся… А ты сам куда же?» — «Ускачу в горы, — тем же охрипшим голосом ответил Игнат, низко наклонив голову. — В ауле Кош-Хабль живет мой знакомец, черкес. Давние мы с ним кунаки. Как-нибудь перебуду у него. Там, в горах, спокойнее. И спрятаться легче». — «А это? — Голос у Ольги дрогнул. — Оружие? Зачем оно тебе?» — «Испугалась? А ты не пужайся. Без
Поцеловал Ванюшу в обе щеки. Ванюша, не мигая, смотрел на отца полными слез глазами. Игнат отвернулся. Не хотел, чтобы сын и Ольга увидели, как он ладонью смахнул слезу.
«Где ж тебя искать, у кого ты будешь? — спросила Ольга. — Может, Алеше понадобишься?» — «Сперва поживу у своего кунака. Звать его Анзор».
Он натянул на лоб папаху, голову плотнее замотал башлыком и вышел. Ольга стояла у окна и слышала, как звякнули стремена, как ветер смял звуки железа и стук копыт. Не зная, что делать, она взяла на руки испуганно и плачущего Ванюшу, вытерла ему слезы, раздела и уложила в свою постель. Потушила лампу. Метель не унималась. Посвистывала труба. Дети спали. Ольга сидела На кровати и караулила их сон.
Только через неделю заявился Холмов. Худой, грязный. Щеки ввалились, как у больного, заросли щетиной.
«Ой, Алеша, погляди на себя в зеркало! — всплеснула руками Ольга. — Или тебя там голодом морили? Да ты будто из гроба поднялся». — «Жилось-то не очень сладко, — сказал Холмов. — И недосыпал и недоедал. Но зато, Оля, какие успехи! — Глаза его заиграли блеском. — Пошли ново-троицкие казачки в колхозы! Ни одного кулака в станице не осталось. Путь для новой жизни очищен!»
Он взял Антона, подержал на руках, любовался им, целовал его и смеялся беспечным ребячьим смехом. Ольге сказал, что Антон и подрос и поумнел. Ольга смотрела на мужа, на его почерневшее от худобы лицо, радовалась вместе с ним и ждала, когда же он заметит сидевшего у печки племянника.
Только когда сели завтракать и Ольга посадила к столу Ванюшу, Алексей увидел его и спросил:
«А это чей малец?» — «Наш! Племянник Ванюша». — «Да неужели он? — удивился Алексей. — Игната сынок? Как же он к нам попал?»
Ольга рассказала, что заставило Игната привезти к ним Ванюшку.
«Он уехал в Кош-Хабль, — сказала Ольга. — К какому-то черкесу Анзору». — «Знаю Анзора. И что?» — «Сказал, что у Анзора поживет. Поезжай к нему, Алеша. Выручи брата из беды». — «Значит, сбежал? Не дался в руки? — Холмов смотрел на жену и не видел ее. — Говоришь, у Анзора укрылся? Да, отыскать его надо. И непременно! — Обратился к Ванюше: — Ну, а ты, герой, отчего так нелюдимо смотришь? Иди-ка ко мне на руки. Не дичись, не хмурься, Иван Холмов. Тебе-то в жизни пока еще ничто не угрожает. Вот отцу твоему приходится скрываться в горах. Это, брат, плохо».
Взял Ванюшу на руки. Тот сидел у Алексея на ноге, дулся, насупя белесые брови.
«Как быстро растут люди! — сказал он, ставя Ванюшу на ноги. — Не заметишь, как этот малец человеком станет. Построим для таких вот новую жизнь. Помянут ли добрым словом, когда вырастут? — И к Ольге: — Значит, ты уверена, что Игнат в Кош-Хабле?» — «Так он сказал, — ответила Ольга, убирая посуду. — Если в ауле не будет, значит, поехал к брату Кузьме. Прошу тебя, Алеша, разыщи Игната, помоги ему. Ну, какой из него кулак? Смешно! Твой брат — и кулак?» — «Оружие, говоришь, при нем было?» — «Под буркой». — «Еще, чего доброго, в банду махнет!»