Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 3
Шрифт:
— Важно — верно, — согласился. Холмов. — А удается это вам?
— Не все проходит гладко и так, как хотелось бы, — сказала Медянникова. — Пробуем, стараемся. Надо бы подавать посетителям чай, а мы этого не делаем. Не подыщем статью для денежных расходов. Эти две комнаты оборудованы специально для приема. Здесь принимают наши депутаты и мы, секретари райкома. Сегодня как раз мой день. — Она загрустила и тяжело вздохнула: — Эх, Алексей Фомич, как же еще не хватает нам доброго, чуткого, я сказала бы, сердечного отношения к человеку. И дело тут вовсе не в удобной мебели
— Нет, зачем же? Мне и здесь хорошо. Я только спросил.
— Я рада, Алексей Фомич, что вы будете жить в нашем городе, что лично познакомилась с вами, — сказала Медянникова, краснея. — Еще на комсомольской работе издали видела вас не однажды, много слышала о вас, а вот познакомиться так и не довелось.
— Что же слышала обо мне?
— Одно только хорошее.
— Не думаю, не думаю… Ты вот что, Елена Павловна, принимай людей. А мне разреши посидеть в сторонке. Хочется посмотреть, как это нелегкое дело делает наша смена.
— Да так же, как все.
— И все же разреши поприсутствовать. Веришь, соскучился по приему людей.
— Пожалуйста, Алексей Фомич! Мне даже приятно!
Глава 11
Внешне казалось, что Медянникова принимала людей с их жалобами точно так же, как их обычно принимают всюду. Приглашала присесть, выслушивала, расспрашивала и, если находила нужным и возможным, тут же принимала меры. Пожимала руку просителя, и тот уходил. Так что, просидев в сторонке более часа, Холмов не увидел ничего для себя нового и необычного, что из личной практики ему не было бы знакомо.
И все же та сердечная, доброжелательная атмосфера, что каждый раз возникала между Медянниковой и просителем, сам, если так можно сказать, дух приема посетителей порадовал Холмова. Радовало то, что Медянникова умела слушать не то что терпеливо, внимательно, а как-то заинтересованно. Она стремилась вникнуть в самую суть жалобы. Верилось, что она хотела не только выслушать и понять, что случилось и что привело к ней человека, а и обязательно помочь чужому горю. В каких-то местах, где собеседник запинался, что-то не мог вспомнить или слезы мешали ему говорить, она помогала то вопросами, то улыбкой, то шутливой репликой.
Поговорив и поняв, что ей нужно делать, она брала телефонную трубку, отыскивала человека, который обязан был без ее вмешательства принять меры, да не принял, твердым голосом говорила, что и как ему нужно сделать.
— Смотри, Онуфриев, завтра позвоню, проверю! — И к посетителю: — Идите домой. Завтра Онуфриев все для вас сделает.
Вошел тот худой мужчина, что сидел в кресле с неудобно поджатыми длинными ногами.
— Я насчет прописки, — сказал он, не желая садиться. — Спасибо, и так насиделся. Я вернулся из домзака, а меня не прописывают. Жена не принимает, вышла замуж за другого. В паспортном столе никто говорить со мной не желает. Такое
— В горсовете у Прохоровой были?
— Я к вам, Елена Павловна. Только вы и сможете. Я понимаю, советская власть, Прохорова, но вы же над всеми. Моя фамилия Никитин. Я у вас уже был.
— Я и тогда просила и теперь прошу обратиться в комиссию к Прохоровой.
— Только вы можете мне помочь. Помогите, Елена Павловна.
— Прохорова без меня сделает все, что нужно и что можно сделать, — сказала Медянникова. — Идите к Прохоровой.
— Есть у нас общественная комиссия по разбору такого рода жалоб, — как бы оправдываясь перед Холмовым, сказала Медянникова, когда проситель ушел. — Руководит этой комиссией Прохорова, женщина и умная, и к жалобам внимательная.
«Кто она, эта Прохорова? — подумал Холмов. — Что-то фамилия мне очень знакома. Неужели это Маня Прохорова из Весленеевской?»
В дверях появились парень и девушка.
— А вы, счастливые, чего пришли? — обратилась к ним Медянникова. — Все уже уладилось. Комната, правда, не ахти какая, но молодоженам жить в ней будет не тесно. Идите в горсовет и получите ордер.
— Спасибо, Елена Павловна! — разом сказали парень и девушка.
Парень не мог удержаться и поцеловал Медянникову. Она покраснела и рассмеялась.
Взявшись за руки, парень и девушка убежали.
«Черт знает что такое, — думал Холмов. — Парень ее целует, а ей весело, она хоть бы что. Мне это не по душе. В райкоме так нельзя. Ни к чему ни эти цветы, ни эта модернизированная мебель, ни тем более этот благодарный поцелуй восторженного юноши. Да и может ли она не улыбаться? Может ли быть строгой?»
— Якубовский, вы опять здесь? — спросила Медянникова, обращаясь к вошедшему лысому мужчине. — Вчера русским же языком было сказано, что вами займется прокуратура. А по партийной линии ваше дело будет рассматривать не райком, а первичная организация. Понятно?
— Извините, не совсем. Я же хочу доказать…
— Что доказать, Якубовский? То, что со склада продавал товары, а точнее сказать, воровал? Так это же доказано документами, актами.
— Елена Павловна, прошу меня выслушать.
— Охотно выслушаю, только не сейчас, — сказала Медянникова. — Приду на партийное собрание и выслушаю. И не одного вас, а всех коммунистов базы. Все! Можете быть свободны.
Побледнев и помедлив с минуту, Якубовский ушел.
«Оказывается, может, может, — подумал Холмов. — И голос стал твердым, и глаза строгими».
В приемную вошел пузатый мужчина в длинном расстегнутом пиджаке. Прижимая локтем чахлый портфель, он несмело подошел к Медянниковой и сказал:
— Елена Павловна, уделите мне свое внимание.
— Хорошо, Яков Матвеевич, что вы пришли, — сказала Медянникова. — Вы очень нужны. С вами у меня будет длинный и весьма неприятный разговор. Приходите ко мне через час.
— Слушаюсь.
Еще входили мужчины, женщины. И снова расспросы, разговоры, и снова горестные лица со слезами на щеках. Проводив до дверей последнего посетителя, Медянникова обратилась к Холмову: