Семен Дежнев — первопроходец
Шрифт:
— Погуляй-ка, мужик. Ты покуда здесь лишний.
Дежнёв покорно подчинился. Через некоторое время Степанида позвала его в дом.
— Поздравляю тебя с сынком, казак.
Послышался слабый писк младенца, постепенно перешедший в требовательный и горластый крик.
— Это он материнскую титьку требует, — пояснила повитуха. — Скипяти-ка пару чугунов воды. Надо роженицу да и младенчика обмыть.
Семён Иванович принялся проворно выполнять распоряжение. Потом склонился к жене, державшей в руках розового сына. Спросил её участливо:
— Больно тебе было?
— Не знаю, Сёмушка. Больше кричала от страха, чем от боли. Радость-то какая.
— Великая радость, Аба. Как назовём сынка?
— Это тебе решать. Ты отец. У саха всегда отец даёт сыновьям имена.
— Посоветуйтесь с батюшкой, — предложила повитуха.
Но посоветоваться со священником оказалось не так-то просто. Перессорившись с духовенством, Головин троих пастырей бросил в тюрьму. Из окружения воеводы Дежнёв узнал, что требы обычно свершает Стефан, также пребывающий в тюремной избе. Чтобы воспользоваться его услугами, необходимо получить разрешение воеводы Головина. Тогда конвойный казак приведёт опального пастыря в храм.
Подьячий, прежде чем допустить Дежнёва к воеводе, долго и нудно расспрашивал его — а зачем понадобился священник. Выслушав объяснение, пошёл докладывать Головину. Воевода принять Дежнёва не соизволил, а через подьячего дал милостивое согласие.
— Пускай поп окрестит младенца. Вызови конвойного казака, чтоб сопровождал отца Стефана до храма.
Подьячий передал слова воеводы Дежнёву, возразившему:
— А зачем казака гонять? Я и буду за конвойного.
Эти слова озадачили подьячего.
— Не знаю, одобрит ли Пётр Петрович...
— Не всё ли равно воеводе — какой казак поведёт попа из тюрьмы на крестины.
— Ужо, спрошу воеводу.
— А надо ли беспокоить Петра Петровича по такому пустяшному делу? Не ровен час, разгневается и попадёт тебе.
— Пожалуй, ты прав, казак.
Грозного воеводу подьячий побаивался. Поразмыслив, он передал отца Стефана Дежнёву, решившему проводить крестины не в церкви, а дома. Руководствовался он при этом чувством жалости к опальному священнику. Пусть отец Стефан отмоется в баньке после грязной арестантской избы, кишащей клопами, да наестся досыта. Так и поступил Дежнёв, натопив для злополучного священника баню, сытно накормил его и только после этого приступил к деловому разговору.
— Как советуешь, отче, назвать младенчика?
Отец Стефан, разгорячённый после парной бани, довольный щедрым угощением, называл разные имена. Упомянул и имя Филимон.
— Что сие имя означает, батюшка? — спросил Дежнёв.
— Всякое имя что-нибудь да означает, сын мой. Во всяком имени заключён свой смысл. Филимон по-гречески означает «любимый», «возлюбленный». Коли такое имя тебе приглянулось, в церковную запись внесём Филимона, а в домашнем обиходе можете звать сынка Любимом.
— А ведь неплохо, — откликнулся Семён Иванович. — Что думаешь, Аба?
— Хорошее имя, — согласилась жена.
Так и решили остановить выбор на имени Филимон — Любим. Пригласили псаломщицу Степаниду в качестве крёстной матери. Окрестили младенца Филимоном, а для родителей он стал Любим, Любимушка.
Прощаясь с отцом Стефаном, Семён Иванович попытался выразить ему своё сочувствие.
— Не надо утешать, сын мой, — остановил его священник. — Бог послал нам тяжкое испытание, решил проверить стойкость нашего духа. Служба на Лене сурова. Она требует от нас мужества, отдачи всех сил.
— Но ведь с вами, духовными лицами, Пётр поступает бесчестно, бесчеловечно.
— Бог ему судья. Воевода плохо кончит, помяни моё слово. Тобольский архиерей оповещён обо всех бесчинствах Петра. Сие непременно узнают и святейший патриарх, и государь наш. Не переживай за нас, сын мой. Сам-то держись, не спотыкнись. Приметишь где Петруху, уразумей — сие дьявол в человеческом облике. И шепчи слова молитвы — «да избави нас от лукавого».
Вечерами после работы в бригаде плотников Дежнёв мастерил для сына люльку-качалку, потом изготовил санки для зимы — подрастёт малый, воспользуется санками. Встретив Стадухина, Семён Иванович сказал ему:
— Я подумал, Михайло. Считай меня казаком своего отряда.
В середине августа с Дежнёвым пожелал встретиться Василий Поярков.
— Слышал, казак, формирую большой отряд? — спросил его Поярков.
— Краем уха слыхивал.
— Собираемся открывать и осваивать новые земли на юге. По слухам, там протекает великая река, на которой обитают разные неведомые нам народы.
— Благое дело задумал, Василий.
— Не хотел бы стать участником похода? Казак ты опытный, сноровистый, на хорошем счету.
— За добрые слова спасибо, Василий. Да только опоздал ты с предложением. Я уже дал своё согласие Михайле Стадухину. Теперь я казак его отряда.
— Жаль, Семейка. Не оттого ли поспешил с решением, что дуешься на меня?
— Пошто я должен дуться на тебя, Василий?
— Да за шкурки эти соболиные, что привёз с Яны. Я ведь по распоряжению Петрухи Головина так поступал, не ради своей выгоды.
— Бог вам обоим судья.
Вторичный отъезд мужа Абакаяда пережила спокойно. Отчасти примирилась с долей казачьей жены, отчасти её утешало присутствие маленького сына — она теперь не будет одинока. Когда конный отряд вышел на берег Лены и тронулся в путь, Абакаяда с младенцем на руках старалась держать себя в руках, но, придя домой, уже не сдерживалась и долго билась в истерике. Тревожное предчувствие овладело ею. Долгой будет разлука с мужем, а может быть, и не суждено уже никогда им свидеться.
Предчувствие не обмануло Абакаяду. Семён Иванович надеялся возвратиться из похода через год. Однако его странствия затянулись на долгие два десятилетия. Когда он вернулся в Якутск, его Абакаяда, истосковавшаяся в бесплодных ожиданиях, покинула мир земной. А Любим вырос крепким плечистым мужиком и стал, по примеру отца, служилым казаком.
Дежнёву не пришлось стать свидетелем того, как складывалась дальнейшая судьба воеводы Головина. Весть о событиях на Лене дошла до Москвы только в августе 1644 года, три года спустя после выхода стадухинского отряда из Якутска, через енисейского воеводу Аничкова. Он располагал обширными свидетельствами служилых людей, приезжавших из Якутска. По предписанию московских властей Аничков направил на Лену сына боярского Ивана Галкина, возглавлявшего первый поход в ленский край, для освобождения Глебова и других узников. Головин встретил Галкина враждебно, бранился непотребно, называл его царскую грамоту поддельной, «воровской». В конце концов строптивый воевода вынужден был подчиниться содержавшимся в грамоте распоряжениям. Уступить же Головину пришлось, потому что с приездом Галкина копившееся подспудно возмущение людей против произвола воеводы прорвалось наружу. Служилые люди сами освобождали заключённых и проявляли откровенную ненависть к воеводе. Раздавались недвусмысленные угрозы перебить Головина и всех его приближённых. Ещё долго Пётр Петрович пытался плести интриги, подстрекая своих сторонников к тому, чтобы не допустить освобождённых из заключения Глебова и Филатова к исполнению служебных обязанностей.