Семен Дежнев — первопроходец
Шрифт:
С попутным купеческим дощаником отплыл Семейка в Архангельск. Со слезами и причитаниями провожала его Ираида, судорожно обнимала его, оставляя на лице парня потоки слёз, а потом долго бежала берегом реки.
В Архангельске Вагин свёл Семейку Дежнёва с купцом и судовладельцем Воскобойниковым. Его кочи плавали по Студёному морю. Купец оглядел Семейку, даже пощупал его мускулы и бросил коротко:
— Крепкий парень. Подойдёшь. Беру на службу.
В промысловую артель, как он надеялся, Дежнёв не попал, а стал матросом и грузчиком на коче, небольшом крепком паруснике. Его конструкция с корпусом обтекаемой формы была рассчитана таким образом, что стиснутое льдами судно выталкивалось на поверхность льдов и могло избежать катастрофы. Воскобойниковские кочи плавали к проливу Югорский Шар и далее в Карское море, в устье Оби и к северному городу Мангазея на реке Таз. Мангазея была в то время главным опорным пунктом русских на северо-западе Сибири, центром торговли с местными народами и заготовки ценной пушнины. Кочи купца Воскобойникова доставляли в далёкий сибирский город съестные и охотничьи припасы, домашнюю утварь и разные ходовые предметы для обмена с местными самоедами, а вывозили из Мангазеи шкурки пушных зверей.
Предводитель судовой команды, который звался кормчим (а иногда на бусурманский лад шкипером), был истинным русским помором, многие годы плававшим по Студёному морю. Он обучил Семейку ставить парус, пользоваться компасом, отталкивать багром льдины, которые могли удариться о борт коча, и ещё всяким полезным премудростям, какие положено знать моряку, пустившемуся в далёкое плавание.
Караван из трёх кочей доплыл до Мангазеи благополучно, доставив мангазейским купцам припасы: муку, соль, бочонки с топлёным маслом и вином, порох и всякие другие потребные товары. Загрузили трюмы тюками пушнины: шкурками соболя, белки, горностая, черно-бурой лисицы. Пригласили мангазейских попов отслужить молебен и тронулись в обратный путь. Надолго задержались при выходе из Обской Губы. На море разбушевался осенний шторм. Клочковатые пенистые волны огромной высоты с гулом накатывались на берег и, казалось, готовы были в щепы разнести небольшие судёнышки. Появились и первые льдины. С трудностями добрались кочи до Югорского Шара и встретили там непроходимую преграду. Пролив оказался перекрытым сплошными ледяными заторами. Кормчий принял решение зазимовать на Вайгаче и приказал команде перетаскать весь ценный груз на берег, а потом вытащить туда же и пустой коч. Так же поступила команда и второго судна. Кормчий третьего коча рискнул пробиваться сквозь льды и угробил судно вместе с грузом, да ещё потерял двух человек. С превеликими трудностями остатки команды добрались до материка и там нашли приют в самоедском стойбище. Когда люди с погибшего коча дошли, претерпев великие лишения, до Архангельска, Воскобойников, человек прижимистый и расчётливый, выслушал злополучного кормчего и подытожил:
— Так и запишем... Коч потопил, груз загубил, меня в убыток ввёл.
— Так ведь ранняя зима непредвиденная, ледяные заторы... — пытался оправдываться командир.
— Голова у тебя на плечах или гнилая тыква? — вспылил купец. — Ранняя зима или не ранняя — то Господь располагает. Зачем на рожон полез и не перезимовал на Вайгаче? Олух ты, а не моряк. Жалованье за плавание ни ты, ни твои аники-воины не получите.
— Как же так, батюшка, помилосердствуй. У нас семьи голодные... — взмолился кормчий.
— Пеняйте на себя. Как я сказал, так и будет.
А команды двух уцелевших кочей перезимовали благополучно. Отыскали на берегу избушку, сработанную из выкидника прежними промышленниками, охотились на белых медведей, частенько появлявшихся на острове, на нерпу и на лысунов, а также на песцов и красную лисицу. Невдалеке от зимовья расположилось самоедское стойбище — несколько юрт, обтянутых оленьими шкурами. С самоедами сложились добрые отношения. У русских мореплавателей сохранился запас немудрёных товаров для обмена: ножи, иглы, топоры, металлическая посуда. На них можно было выменять у аборигенов свежую оленятину, тёплую меховую одежду. Оленье мясо казалось русским предпочтительнее, нежели медвежатина или мясо морских животных. На Вайгаче у самоедов находились свои святилища — капища с фигурами идолов, каменных и деревянных. По определённым дням самоеды усердно молились идолам и делали своеобразные жертвоприношения — мазали оленьей кровью глаза и рты истуканов.
В труде и заботах прошла зима. Мореходы охотились, собирали выкидник на топливо, сберегали ценный груз, чтобы не повредили его песцы и лисицы. Только к концу мая разошлись ледяные заторы в проливе. Море ещё не полностью очистилось ото льда, когда спустили оба коча на воду и перетаскали грузы с берега в трюмы судов.
В Архангельск прибыли уже в июле — препятствовали противные ветры. Вернулся из плавания Семейка возмужавший, заматеревший, раздавшийся в плечах, пробивалась русая бородка, окаймлявшая лицо. Воскобойников сказал ему милостиво:
— Кормчий хвалил тебя. Смекалистый, говорит, парень, ловкий. Мне такие нужны. Хочешь плавать на Грумаант? Два-три таких плавания — и будешь подкормчим.
— За добрые слова благодарствую, хозяин, — сдержанно ответил Дежнёв. — Домой спешу, к невесте.
— Коли к невесте, не держу. А о дальнейшей службе у меня подумай, парень.
— Отчего же не подумать.
На том и расстались с купцом. Прижимистый Воскобойников рассчитался с Семейкой не ахти как щедро. Всё же, как прикинул Дежнёв, заработка его хватит, чтобы приобрести пару коров, кое-какой домашний скарб. И то неплохо. Да ещё на подарки для Ираидушки мелочишка наберётся.
Семейка побродил по лавкам архангельских купцов. Выбрал для невесты цветастый полушалок и бирюзовые серьги. Возвращался домой то на попутных купеческих лодках, то с воеводскими подьячими, объезжавшими пинежские волости для сбора недоимок. Вот и родная деревня...
— Сынок, живой вернулся! — радостно и вместе с тем с оттенком грусти воскликнул Иван Дежнёв и обнял сына.
Мать тоже обняла сына и запричитала:
— Ой, лихонько. Напасть-то какая...
— Да что случилось, мать? Чего ты голосишь? — перебил её причитания Семён.
— Плохое случилось, — ответил отец. — Ираидка-то...
— Что с Ираидушкой? Жива, здорова?
— Если бы Бог её прибрал... Хуже, сынок. Она теперь мужняя жена. Забудь о ней.
— Чья жена?
— Игнашки мордатого, Власия Двинянинова сына.
— Вот оно что? Теперь всё понятно, тятенька. Оттого-то Павлушка лукавил, от прямых ответов увиливал. Уговорил меня в Студёное море сплавать, чтоб тем временем своё чёрное дело обделать. Эх, моя бы воля...
— Укроти обиду, сынок. Не забывай, Двиняниновы люди на Пинеге влиятельные, богатые. Власть всегда будет на их стороне.
— Как же Ираидка-то согласилась? Ведь клялась мне в верности. Ревела, что корова, при прощании нашем.
— Ираиду не вини. Выла она, головой об стенку билась. Грозилась руки на себя наложить, из дома в лес убежала.
— И чего добилась?
— Покорилась отцовской воле. Убедил её Павлушка. Ты, доченька, единственная надежда выпутаться из долгового ярма. Коли согласишься пойти за Игнашку, Власий все долги наши простит и большого приданого не потребует. Не согласишься — родители твои с малыми ребятишками по миру пойдут. А тятька твой и в долговой яме может оказаться. Так что решай сама, как совесть и долг перед родителями тебе подсказывают. Проплакала Ираида ещё день-другой, потом пришла к отцу и с отчаянием вымолвила — я согласна, тятя.
Иван пояснил далее — откуда всё происходящее стало ему известно. Ираида дружила с Агашкиной молодухой, которая приходилась ей свойственницей по матери, и поведала ей о своём горе, о вынужденном согласии на замужество с богатеньким Игнашкой. Встреч с Дежнёвыми Ираида избегала — совестилась.
— Ужо схожу к Павлушке-обманщику. Гляну на его подлую рожу, — сказал Семейка, выслушав горький рассказ отца, насупившись и сдвинув брови. Желваки вздрагивали на лице, кулаки были сжаты.
— А надо ли, сынок? Что он тебе скажет? Поплачется на свою бедность, на то, что всё так нескладно получилось. Тебе, пожалуй, от этого легче не станет.