Семен Дежнев — первопроходец
Шрифт:
«Будет ведомо», — думает Семейка, охваченный азартом. И опять неотвязная мысль сверлит мозг. Не податься ли в Сибирь? Не уйти ли с очередной партией служилых людей, которую собирает устюжский воевода? Чтобы открывать дальние реки, найти самый край земли Сибирской.
Окончательное решение покинуть отчий дом и податься в Сибирь пришло не то чтобы внезапно. Его ускорила неожиданная встреча с Ираидой, ставшей теперь Двиняниновой. Прослышала она о сборищах в псаломщиковой избе. О том, что и Семейка Дежнёв там бывает. Воспользовалась отсутствием свёкра и мужа, уехавших по делам в Архангельск. И после мучительных раздумий решилась на встречу.
Расходились участники посиделок уже около полуночи. Выходя из избы, Семейка заметил в тёмном углу сиротливо съёжившуюся женскую фигуру. Тёмный платок закрывал её лицо до самых глаз. Услышал тревожный возглас:
— Сёмушка...
То был голос Ираидки. Вот ещё напасть. О чём теперь толковать с мужней женой, с невесткой самого Власия Двинянинова?
— Обожди меня на опушке и выслушай, — сдавленным шёпотом произнесла она.
От псаломщиковой избы до двиняниновских хором было совсем недалеко. Их разделял лишь небольшой перелесок. Стоял морозец. На безоблачном небе золотился серп молодой луны. Семейка вышел на тропу и вскоре услышат скрип шагов по накатанному насту и тревожный возглас:
— Выслушай меня, Сёмушка. Тошно мне. Удавиться впору.
— С чего бы тебе давиться? Живёшь в полном достатке, в просторных хоромах. Муж богатенький. Ишь, разрядилась, что купчиха.
Ираида была в добротной шубке, отороченной лисьим мехом, в пимах на кожаной подошве. На голове пуховый платок с кистями.
— Выслушай меня, Сёмушка, — повторила она. — Свёкор житья не даёт. За то, что разродиться не могу. Говорит, внук мне нужен, продолжатель рода, будущий наследник. Коли неспособна, так не место тебе в нашем доме. Один московский государь жене своей, которая не могла детей ему нарожать, так молвил — негодную смоковницу из вертограда вон. Сию жёнку в монастырь заточил и женился на другой.
— Я-то тут при чём? Не пойму что-то...
— Всё поймёшь. Только слушай, не перебивай. Привёл свёкор знахарку. Она прочитала свой заговор и говорит, что, мол, на всё воля Божья. Свёкор обругал знахарку матерно и прогнал вон и повёз меня в Архангельск.
— Зачем же в Архангельск?
— Лекарю-бусурманину меня показывать.
— И что же лекарь?
— Ой, Сёмушка... Стыда-то, срамотищи сколько было. Немец тот заставил всю одежонку снять, даже исподнее. Разглядывал нагую, щупал, даже срамного места касался. Потом объяснил свёкру моему — бабёнка, мол, вполне здорова и рожать способная. Не в ней закавыка. Видать, мужик у неё плоховат.
— Да уж твой Игнашка отнюдь не богатырь.
— Давно поняла, что не во мне дело. Я-то знаю цену Игнашке. Хилый он, бессильный хлюпик, хотя и раскормленный хряк. Дело своё мужское исправно сотворить не способен. Цена ему как выхолощенному мерину.
— Что могу сказать тебе, Ираида? Сочувствую.
— Нет, Семейка, не это мне надо от тебя.
— Что же ты хочешь?
— Возьми меня! — с отчаянной решимостью и с каким-то надрывом выкрикнула Ираида.
— Куда же я возьму тебя? Решил в Сибирь, на государеву службу податься. Туда берут только одиноких мужиков. К тому же ты мужняя жена. Каков бы ни был Игнашка, а по закону он муж твой.
— Бестолковый! Не так ты меня понял.
— Как ещё понимать прикажешь?
— Тело моё возьми. Дитя понести от тебя хочу.
— Что ты, Ираида! На грех-то какой ты меня толкаешь. Не быть этому. Близко было наше счастье, да ты сама его из рук выпустила.
— А я-то думала... руку мне протянешь. В добрую душу твою поверила. Знаешь, что мне предлагает Власий, свёкор мой?
— Откуда мне знать? Хорошего он, кровопивец, ничего не предложит.
— Игнашку, говорит, отправлю в Архангельск с товарами. А тебе, невестушка, помогу забрюхатиться. Мужик я ещё в полном соку — убедишься сама. Стану в твою горенку каждую ночь приходить — возрадуешься.
— Тьфу ты, срамота-то какая. Это же снохачество. Самый непотребный грех.
— Примерно так и я Власию ответила.
— А он что?
— Говорит, я же хотел как лучше. А всякий грех можно замолить щедротами. Пожертвую храму нашему другие образа, отцу Феодосию справлю новые парчовые ризы. Он за меня молиться станет с полным усердием. Так что с Богом сговоримся. Ну как, невестушка, согласна побаловаться со свёкром для пользы нашего общего дела?
Семён вспомнил, что Власий уже пятый год ходил во вдовцах. А Ираида продолжала:
— Эх, сплоховал я, Ираидушка. Не за тюфяка моего непутёвого тебя бы надобно было сосватать, а самому женихаться.
— И что ты ответила срамнику?
— Пообещала руки на себя наложить, коли приставать станет, или в монастырь уйти.
Какое-то чувство жалости к Ираидке, даже теплоты пробудилось в душе Семёна. Он обнял женщину и поцеловал в щёку, но как-то бесстрастно, по-братски. Ощутил, как на его лицо обильно стекали Ираидкины слёзы.
Вот эта горькая встреча и ускорила решение Семёна покинуть родительский дом, родную Пинегу и завербоваться на государеву службу в Сибирь. Родителям он откровенно рассказал о разговоре с Ираидой, её горькой исповеди.
— Коли такое дело, сынок, отправляйся в Сибирь, — сказал Иван сыну. — Уезжай от греха подальше. А Ираидке Бог судья. Коли милостив, защитит её от обид.
Ближайший путь Семейки лежал в Великий Устюг. В этом городе находился пункт завербовавшихся на государеву службу в Сибирь.
3. В ВЕЛИКОМ УСТЮГЕ
У каждого поступавшего на сибирскую государеву службу власти требовали грамоту от волостного тиуна. Сия грамотка должна была сообщать, какого рода и племени человек, не числятся ли за ним недоимки, усердно ли посещает храм Божий, не впадает ли в богомерзкую ересь, трезвого ли поведения и так далее, и тому подобное. Канцелярские крючкотворы из окружения великоустюжского воеводы проявили всё богатство воображения, подбирая обширный реестр пунктов, из которых составлялась грамотка. Подьячие дотошно изучали грамотку и учиняли допрос по всем пунктам — на то они и чернильные крючкотворы.
Но стекались в Великий Устюг всякие людишки перекати-поле, кои подобными грамотками не располагали, да и не могли располагать. Это были люди без определённого пристанища, гулящие, а то и лихие сорви-головы, разбойничавшие на больших дорогах. Один из них клялся и божился, что имел он такую грамотку, вот здесь, за пазухой лежала, да по оплошности своей выронил в пути. Другой рассказывал, как во время ночлега в постоялой избе обобрали его какие-то злоумышленники. Выкрали заплечный короб с провизией. В нём-то и была спрятана грамотка. А третий ссылался на нападение разбойников, от которых еле унёс ноги, но был вынужден бросить котомку. Все готовы были подкрепить свои свидетельства крестным целованием, клятвой перед образами. И называли свои обычные северные фамилии: Каргопольцевы, Онегины, Тотмянины, Холмогоровы, Пинегины, Мезины. Подьячие не верили занятным рассказам, скептически ухмылялись, но в конце концов фамилии этих людишек, возможно, настоящие, а возможно, и вымышленные, вносили в реестр очередной партии отправлявшихся за Каменный пояс. Таково было негласное указание воеводы.