Семен Дежнев — первопроходец
Шрифт:
Вот так и началась трудовая жизнь Семёна Ивановича Дежнёва на лодейном дворе. Тем временем наступала ранняя весна. Реки ещё были скованы льдом, и по ним продолжали прибывать обозы с товарами и новобранцами. Но днём начинало припекать солнце, и при солнцепёке появлялись лужицы. Сугробы оседали, становились рыхлыми, податливыми. Ночью ещё случались заморозки.
Возвращался домой к Черникову Семён поздно. По пути заходил в соседний храм, если там шла вечерняя служба, и молился за здравие родных. В доме Григория Петровича он старался не сидеть без дела: колол дрова, приносил воду из колодца, а если выдавалась возможность, присматривался к работе хозяина и его учеников. Он наблюдал, как искусные руки Черникова наносили на поверхность чаши, бокала или шкатулки искусные узоры, процарапанные бороздками, которые заливались потом чернью. Требовались точный глазомер, предельная аккуратность и ловкость рук. Одно неосторожное движение, и тончайший узор мог оказаться безнадёжно испорченным.
— Из тебя мог бы получиться неплохой мастер, Семён, — не раз говаривал ему Черников.
— Это почему же ты так решил, дядя Григорий?
— Вижу твой интерес к делу, наблюдательность. И человек ты старательный, работящий. Пошёл бы ко мне в ученики?
— Стар я, чтобы в учениках ходить.
— Не скажи. Я постарше тебя был, лет тридцати с лишком, а всё ещё в учениках у тятеньки ходил.
Вновь и вновь приезжал молодой Строганов, делал Черникову очередной заказ, интересовался успехами Василия. С Дежнёвым встречался как со старым знакомым, приветливо здоровался.
Однажды Дежнёв стал свидетелем такого разговора между Григорием Петровичем и Строгановым.
— Тут дело такое деликатное, Пётр Семёнович. Семейное дело, можно сказать... Если позволите...
— Да что там такое? Говори.
— Деликатное дело.
— Да не томи ты. Разве я кусаюсь, яко серый волк?
— Василий-то ваш... Приглянулась ему моя старшенькая.
— Приглянулась? Только и всего?
— И Василий ей люб. Руки у парня золотые. Бог сыночков-то мне не дал. Я бы Василию заместо отца родного... Ни одного секрета нашего искусства не утаю от него. Если на то ваше доброе согласие будет, почему бы и не оженить молодых?
— Почему бы не быть нашему строгановскому согласию, коли любы друг другу? Пусть Васька заканчивает ученье. В качестве испытания сделает собственноручно отменную вещицу, блюдо например. А там и свадебку сыграем. Хочешь, посаженным отцом на той свадьбе буду?
— Как не хотеть? Милость-то какую оказываете нам, простым людишкам, Пётр Семёнович.
— Не прибедняйся. Это ещё не вся наша строгановская милость. Дом молодожёнам подарим. Пусть все знают, какие мы, Строгановы, щедрые к полезным людям, как таланты ценим.
— Уж не знаю, как и благодарить вас, батюшка.
— Рано ещё благодарить. Пока учи Ваську.
А Дежнёву Черников оказал свою услугу, непрошенную. Пришёл к начальнику лодейного двора, где корабелы мастерили лодки, дощаники, баркасы, стоял стук топоров, пахло свежими сосновыми досками и смолой. Начальник лодейного двора подчинялся непосредственно воеводе и считался как бы на государственной службе, хотя имел от строительства плавающих средств немалую свою купеческую выгоду и считался одним из богатых людей Устюга.
— Отпускал бы ты, батюшка, Семёна Дежнёва через день в помощь мне, — сказал ему Черников.
— Это почему же я должен отпускать его? Десятник о нём хорошо отзывается. Старательный, говорит, мужик.
— Не был бы старательным, не просил бы о нём. Не мне, Строгановым удружишь. Большой заказ для них выполняю. Люди-то какие знатные.
— Да уж знаю, что за люди.
— Считай, что Пётр Семёныч за Дежнёва тебя просит. Разве тебе этого мало?
— Ну, коли сам Пётр Семёныч...
— Значит, договорились?
Начальник лодейного двора промолчал в знак согласия. Семён мог теперь присматриваться к работе Черникова и его подмастерьев, выполнял кое-какие несложные работы, научился плавить серебро и заливать в формы, наносить чернь по узору, шлифовать готовые изделия. Чернью покрывали не только золотые и серебряные чаши, блюда, ковши, бокалы, но и женские украшения и оклады к иконам. Чернь ложилась на поверхности предмета тонким и узорчатым орнаментом. Перезнакомился Семён Иванович и с мастерами, жившими по соседству в посаде. Резчики по дереву создавали красивую мебель, сундучки, ларцы для богатых купцов и чиновных, для самого воеводы, различные ювелирные изделия и утварь, царские врата для храмов, представлявшие сложные рельефные композиции. Дежнёв знал, что нередко в храмах Северного края можно встретить скульптурные изображения святых, что, вообще-то говоря, противно православным церковным канонам. Но для талантливых мастеров, мыслящих земными категориями, эти каноны оказывались тесными, и они смело обходили их. Сложилась в Устюге и своя самобытная школа иконописной живописи. Бывая в устюжских храмах, Семён Иванович вглядывался в лики святых и улавливал их карающий гнев, поучающую доброту, житейскую мудрость. Черников рассказывал ему, что работы устюжских иконописцев украшают не только многочисленные храмы города, но и пользуются спросом по всей России.
С повышенным любопытством бродили поморы, и в их числе Семён Дежнёв, по лавкам, разглядывали творения рук устюжан, работы по финифти и филиграни, литые и кованые предметы, изделия из гипса и бересты, дивились и восхищались. Бывало, встречали они в лавках и иноземных купцов, падких на чернь, финифть и другие русские диковинки.
Однажды Дежнёв встретил в торговых рядах Корнея Кольчугина, который тоже с любопытством разглядывал изделия устюжских мастеров.
— Всё ругаюсь с чернильными душонками. Ох и не люблю же их, крючкотворцев, — сказал Корней. — А ты как?
Семён рассказал о своём житие-бытие в доме Черникова, похвалил хозяина и вспомнил о своём разговоре с ним насчёт Федьки Гвоздя.
— Уверен Григорий Петрович, что Строгановы рано или поздно схватят Федьку. Денег на это не пожалеют.
— Я тоже так думаю.
— Предупредить бы Гвоздя. Пусть бы за Каменный пояс уходил, в Сибири затаился.
— Не советовали ли ему люди то же самое, о чём и ты говоришь! Да бесполезно Федьке давать советы. Упрям, самонадеян. Вот, говорит, посчитаюсь со Строгановыми, тогда и в Сибирь утеку.
С Черниковым Семён Иванович сблизился, даже подружился. Нередко Григорий Петрович беседовал с ним по душам, откровенно рассказывал о том, что волнует верхушку устюжского общества. Со многими именитыми купцами Черников был близок, и они заходили к умельцу запросто. Был вхож Григорий Петрович к самому воеводе, человеку умному, проницательному и бывалому. От хозяина Дежнёв узнал, что воевода собирал в своих палатах всех самых богатых купцов Великого Устюга, были и Пётр Семёнович Строганов и кое-кто из архангельских и вологодских, оказавшихся в ту пору в городе.