Семен Палий
Шрифт:
Сели за стол, но есть не хотелось.
— Дождались пасхи, слава богу, а чем там наш отец разговляется? Может, у него и крошки хлеба не было сегодня во рту, — печально говорила Федосья, ставя на стол еду.
У Палия и в самом деле во рту еще ничего не было. Он лежал в тесной, сырой яме на охапке полусгнившей соломы, заложив руки под голову, и думал. До него доносился хохот, пьяные выкрики: уже несколько дней в замке беспрерывно пьянствовала шляхта. «Какой сегодня день?» — поднялся на локте и посмотрел на стену. В зарешеченное, без стекол,
«Сегодня пасха», — определил он и снова лег навзничь, пытаясь заснуть, но сон не шел к нему. Мысленно он уносился туда, где оставил близких сердцу людей, снова и снова перед глазами проплывала богатая событиями жизнь. Он был бы совсем спокоен, но где-то в глубине души таилось ощущение чего-то незавершенного. Смогут ли устоять без него казаки? Пойдут ли они по пути, которым вел он их, или бесцельно разойдутся по степи мелкими отрядами, а некоторые станут шляхетскими холопами? Покорятся польскому королю?! Нет, не будет этого! Не может быть! Одними мечтами с казаками жил он. Они сами просили его вести переговоры с Москвой.
И Палий незаметно для себя начал мечтать, строить планы на будущее… Так пролежал он до самых сумерек.
«Забыли сегодня и пойло дать, — возвращаясь к действительности, с горечью усмехнулся Палий, — придется опять ложиться без ужина. Что ж, это не в новинку».
Потеряв надежду поужинать, он было задремал, но тут вверху что-то заскреблось и послышался тихий шопот:
— Пане пулковник!
Палий удивленно посмотрел вокруг, потом поднял глаза и увидел, что кто-то смотрит на него сквозь решетку. Он пододвинул к окну ведро с заплесневевшей водой десятидневной давности и, став на него, поднялся к окну.
— Пусть пане пулковник возьмет это. — Сквозь решетку просунулась рука, и, еще ничего не понимая, Палий взял что-то протянутое незнакомцем. — Держи крепко, не рассыпь.
— Ты кто такой?
— Я хлоп пана Замойского, печи топлю в замке. Давно хотел прийти, только здесь всегда рейтар стоит.
— Как тебя зовут?
— Януш… Ну, я побегу, не то увидят меня — беда будет. Сейчас и жолнеры перепились, а если проснутся…
— Слушай, Януш, нет ли у тебя табачку? Так курить хочется, аж под сердцем сосет.
— Я се маю.
— И бумага принеси, люльку у меня забрали, проклятые.
— У пана в хоромах есть бумаги, бардзо много бумаги, я враз.
Палий опустился на каменный пол и с удивлением разглядел в своей руке пирожок и большой надрезанный стручок перца, ловко прикрытый сверху половинкой такого же стручка. Снял колпачок, понюхал — водка. С аппетитом закусывая водку перцем и пирожком, Палий не заметил, как за решеткой снова появился Януш.
— Вот, пане пулковник. — К ногам Палия упала пачка табаку и какая-то книжка.
Палий снова встал на ведро.
— Ой, и хорошая горилка, смачный пирожок. Добрая душа у тебя, Януш, долго вспоминать буду.
— Пане пулковник ко мне когда-то тоже бардзо добрый был. Когда казаки шли на Вену через наше село, какой-то пьяный хотел отнять у меня последнего коня, а пан пулковник не дал, он в хату заходил воду пить, гостинцы давал детям, Помнит, пане пулковник?
Палий никак не мог вспомнить то, о чем говорил Януш, однако сказал, чтобы не обидеть:
— Как же не помнить — помню. А теперь почему ты не в своем селе?
— Забрал меня с собой в замок пан Замойский. Жена и дети там остались.
— Не знаешь, Януш, что делается в Фастове?
— Не знаю. Еднак знаю, что паны из Подолии тикают, Ну, хай пан курит на здоровье, а я пойду, — управитель хватится, обоим беда будет.
— Спасибо, Януш.
Палий оторвал кусок бумаги, свернул цыгарку и с наслаждением затянулся душистым крепким дымом.
Теперь полковник каждый день читал принесенную Янушем книжку, которая оказалась «Александрийской войной» Цезаря, без переплета и титульного листа.
Через два дня Януш пришел снова и подал завернутый в полотно хлеб, кусок сала и две большие луковицы.
— Что нового, Яиуш? — спросил Палий.
— На той неделе хлопы из нашей деревни дрова привезут в замок. Я уже говорил с одним. Пусть пан пулковник будет ожидать. Решетку вынем. Это легко сделать. Ты в замке спрячешься, а через ночь уйдешь.
— Януш, а стража?
— Жолнера, который будет на часах, мы свяжем, а потом…
Януш не договорил. Он оторвался от окошка и метнулся в сторону. Возле замка проходил часовой.
На третий день Палий уснул над книжкой, забыв ее спрятать под солому. Утром надзиратель увидел книжку и кликнул охрану; при обыске нашли и табак. Несмотря на просьбы охраны, которая боялась, что ей за недосмотр крепко попадет, надзиратель отнес книжку и табак региментарию Дружкевичу. Тот приказал привести Палия в зал, где он всегда чинил допросы. Когда Дружкевич вошел в зал, там уже были все помощники региментария и гости — окрестные шляхтичи.
— Вот на, полюбуйся, — бросил Дружкевич на стол перед Вильгой «Александрийскую войну». — Хлоп развлекается. Кто бы мог ему это передать и зачем? Пусть уж табак… Мне прямо не верится, чтоб он ее читал, хотя надзиратель говорит, книжка была раскрыта.
Жолнеры ввели Палия. Он был оборван, худ, из-под нахмуренных бровей строго смотрели смелые глаза.
— Что ты с книжкой делал? — спросил Замойский.
— Рвал на цыгарки.
— Кто тебе ее передал?
— Какой-то шляхтич из драгун.
Вильга переглянулся с комендантом замка.
— Неужто и среди нас есть нечисть? — пододвинулся к Дружкевичу Вильга и прошептал: — Разберись, а то чего доброго…
— Сам знаю, — отвернулся Дружкевич.
Он не любил Вильгу: знал, что тот, стремясь стать региментарием, уже не раз нашептывал королю, что, дескать, региментарий не умеет прибрать к рукам фастовеких хлопов и только дразнит их, а вот он, Раймонд Вильга, быстро укротил бы это быдло.