Семена прошлого
Шрифт:
Сердце мое разрывалось.
Джори повернулся ко мне и тогда увидел мое отчаянное лицо. Краска стыда появилась на его щеках. Он почувствовал свою вину:
— Прости, мама. Но ты единственный человек, с которым я могу поговорить откровенно. С отцом, который очень добр, я не могу говорить так: я должен держаться по-мужски. Когда я выскажусь тебе, все это не так терзает. Прости меня за то, что перекладываю на твои плечи все свои беды.
— Нет, нет, говори мне все всегда, как сказал теперь. Если ты будешь таиться, я не буду знать, чем помочь тебе. Я ведь для этого
Джори молча кивнул и слабо улыбнулся.
— Хорошо. Может быть, я попробую сесть в электрическое кресло когда-нибудь.
Перед Джори на его кровати лежали детали клипера, который он педантично склеивал. Он почти никогда не включал проигрыватель, потому что музыка лишний раз напоминала ему о том, что ему уже никогда не танцевать. Телевизор он игнорировал как пустую трату времени, и, если не читал, то работал над моделью клипера. Зажав пинцетом крошечную деталь, Джори, добавив клея, осмотрел ее со всех сторон, добавил еще что-то — и корпус был готов.
Внезапно он спросил, не поднимая глаз:
— А где моя жена? Она не появляется здесь раньше пяти. Что, черт возьми, она делает целый день?
Казалось, вопрос был задан случайно. Тут зашел юноша, который ухаживал за Джори, и попрощался: он уходил в школу. Так было договорено, что в его отсутствие либо Мелоди, либо я будем делать все, чтобы Джори чувствовал, себя комфортно, а также не скучал. Последнее было наиболее трудным заданием. Жизнь Джори до этого была заполнена физическим трудом, а теперь ему предстояло жить чисто духовной жизнью. Самой подходящей разновидностью физической деятельности было склеивание клипера.
Мелоди у Джори я заставала очень редко. Дом был настолько огромен, что было легко не встречаться с теми, с кем встречаться не хотелось. В последнее время она не только завтракала, но и обедала одна в своей комнате.
Крис вскоре привез электрическое управляемое инвалидное кресло. Юноша-сиделка начал обучать Джори перекидывать свое тело из кровати в него.
Джори был прикован к кровати более чем три с половиной длиннейших месяца. Для него эти несчастливые месяцы казались годами. Естественно, он превратился за это время совсем в иную личность, стал другим.
На другой день Мелоди вообще не появилась. Снова Джори спрашивал, где она и что она делает весь день.
— Мама, ты слышала мой вопрос? Скажи мне, пожалуйста, чем занята моя жена.
Его голос, обычно такой приятный, стал резким. В его глазах было столько горечи, он сверлил меня своим взглядом.
— Я хочу, чтобы ты сейчас же пошла к Мелоди и передала ей, что я желаю видеть ее — СЕЙЧАС! Не тогда, когда ей это захочется; по-видимому, ей этого не захочется уже никогда!
— Хорошо, я приведу ее, — решительно сказала я. — Без сомнения, она сейчас в своей комнате слушает балетную музыку.
Не без душевного трепета я отправилась искать Мелоди. Взглянув на него, все так же занятого моделью, я увидела, как за окном порыв ветра завихрил упавшие листья. Пунцовые, рыжие и желтые листья, на которые он не желал смотреть — и вот он услышал музыку этих кружащихся листьев.
Смотри, Джори, смотри. Возможно, ты не увидишь больше этой красоты. Не отказывайся от нее — живи полной жизнью каждый день, пока можешь, как жил ты всегда.
Но имею ли я право, могу ли напоминать ему, возвращать его к прежней жизни?
Пока я стояла и смотрела на него, умоляя вернуться к полноценной жизни, небо внезапно потемнело, и все эти яркие листья потоком холодного дождя прибило к оконному стеклу.
— Я хочу, чтобы моя жена пришла ко мне, немедленно, СЕЙЧАС!
Но я все медлила, сама не зная, по какой причине. Хотя было всего десять утра, Джори был вынужден включить свет.
— Может быть, зажечь огонь в камине?
— Я хочу только, чтобы ты нашла мою жену. Неужели мне надо повторять? Когда она придет, она разожжет огонь.
Я оставила его одного, понимая, что сейчас мое присутствие раздражает его. Лишь один человек, Мелоди, мог вернуть его к себе самому.
Но Мелоди в ее комнате не было.
Я проходила через комнаты, которые казались мне теми же самыми, что были в моем детстве; открывала двери, такие же неподатливые, как в мои четырнадцать-пятнадцать лет. казалось, по моим пятам шла зловещая тень Малькольма, я слышала шипенье злобной бабки.
Я повернула в западное крыло, где жил Барт.
Я почти автоматически пришла к нужной двери: интуиция всегда вела меня в жизни. Отчего я пошла именно туда? Отчего я направила свои шаги в апартаменты моего второго сына, который никогда не желал, чтобы я приходила к нему?
Перед тяжелыми двойными дверями, обитыми дорогой черной кожей, с золотым вензелем Барта на них, я тихо позвала:
— Барт, ты здесь?
Ответа не было. Все двери были дубовыми: звуконепроницаемые двери, толстые стены, которые знали, как хранить секреты… Ничего удивительного, что о четверых детях никто ничего не знал. Я повернула ручку замка, ожидая, что дверь закрыта. Но она не была закрыта.
Я крадучись вошла в гостиную Барта: она содержалась в безупречном порядке, ни один журнал или книга на полках не тронуты. На стенах висели теннисные ракетки и рыболовные принадлежности, в углу стояла сумка для гольфа.
Я смотрела на фотографии его спортивных кумиров и думала о том, что предполагала и раньше: Барт претендовал на свое увлечение спортом только для того, чтобы доказать, что он мужчина. Было бы более честным с его стороны увешать стены фотографиями тех, кто делал погоду на финансовых рынках, кто владел акциями и индустрией.
В его комнатах все было черно-белым с красными оттенками; как-то театрально, но холодно. Три стены были затянуты муаровой материей. Я села на кожаную белую софу с черными подушками, под ногами у меня был красный ковер. В одном углу стоял красивый бар с хрустальным стеклом, напитками и закусками. Были здесь же микроволновая печь и ростер.