Семерка
Шрифт:
Ты любил все это так, как любят вещи, известные с детства и ассоциирующиеся с домом. Вещи для Польши обыденные, вещи родные, самые родные, наиболее польские — симпатичная рожица маленького фиата 126р, зеленые дорожные указатели, буквы, складывающиеся в слово «ПОЛЬША», где первая буква всегда кажется приветливо раскрывшей руки, и когда это слово, в его письменной форме, ты воспринимаешь, скорее, как один иероглиф, а не комплект букв; черно-белая корова на зеленом фоне, бесстрастно пережевывающая свою жвачку и пялящаяся на твой автомобиль, когда ты проезжаешь мимо; покрой окон в блочных домах, киоск «Руха»[194], дом-кубик из белого пустотелого кирпича, с крышей, укладывающейся в очертания северной Польши.
К примеру.
Так что где-то так — ты любил это все. Этих людей, новый польский средний класс, который заработал на том-сем, чаще всего — на героических смолл-бизнесах, и вот теперь устраивает еще все то, что можно еще устроить в праздничный день в городе Водзиславе на рынке а после того садится в свои автомобили, в собственные кии и дачии дастеры (а знаете, оно вроде как и румынка, а на самом деле — француженка и недорогая, а хорошая), в свои мерседесы и бэхи, в свои шкоды октавии и фольксвагены пассаты, ауди А3 и А4, и едут в свои дома, паркуются перед гаражами или же открывают гаражные ворота пультами, а дома тепло, телевизор бубнит круглые сутки, рекламы как на улицах, так и в родимых местах, только в доме и каминчик, и пастельные стены, и картинка, купленная в Кракове во время какого-то там уикенда лет десять тому назад, а тогда оно и Вавель был, и обед в «Крестьянской Еде»[195], в театр билетов не было, и ничего страшного, зато деньги целы, в следующий раз сходим; а дома диван кожаный и набор кулинарных книжек, потому что готовить они любят, итальянская кухня им уже приелась, французская — слишком сложная, опять же, на кой делать пюре из сельдерея, люди, опомнитесь! так что — балканская, потому что каждый в той самой Хорватии был; ах, Хорватия, Хорватия, снимок порта в Дубровнике стоит на комоде; кухня арабская, китайская, тайская — хорошо, поскольку и сладенькое, и с мясцом; венгерская кухня — естественно, оно ж и хорошее, и острое, и побратимы, а особо хороша эгри бикавер, эгерская «бычья кровь», вино недорогое и нормальное, и — тут поднимаем палец, что в каждом польском ресторане можно получить пирог по-венгерски, при чем — здесь палец поднимается еще выше — пирог по-венгерски с Венгрией ничего общего не имеет. Короче, садятся они перед телевизорами и смотрят TVN24 или TV Republika, потом то-се, клацая по каналам, кто чего любит: Угадай мелодию или чего-нибудь спортивное, все любят хороший футбол и болеют за Барселону, Милан или Манчестер; вечерком рюмочку чего-нибудь получше перед сном; в Интернете порталы просмотреть или к соседям на минутку поругаться или посмеяться; книжку, ту самую, что мучают уже с месяц, дочитать до конца, или из тех, которые еще не мучил, какой-нибудь боевичок, попросить сына или дочку, чтобы чего-нибудь стащили из новинок через торренты — и спать.
И даже, подумалось тебе, когда делал кружок вокруг рынка, тех пареньков любишь, стоящих под магазином с вывеской БАКАЛЕЙНЫЕ ТОВАРЫ — КРУГЛОСУТОЧНО, к которому они тянутся, словно мотыльки к лампе, потому что, а к чему им в Водзиславе тянуться. И вот они сидят себе под этим магазином, и даже особенно не выпивают, потому что сколько же можно пить, и выпивка им давным-давно осточертела, пускай старые хулиганы пьют, они, скорее, будут сосать какой-нибудь «рэд булл» или «тайгер», попробуют чего-нибудь другого, если кто привезет из Кельц, Кракова или Ченстоховы, а то и вообще ненашенского, или просто занимаются броуновским движением, сидят на лавках, пускают один другому ролики на мобилках и обращаются друг к другу: «курва, хуй и стукачок».
И даже сейчас ты их немного любишь, когда замечаешь, что под лавкой происходит какая-то заварушка, и когда открывается дверь с наклеенной изнутри рекламой чипсов, когда звонит колокольчик, такой себе «динь-донг», что звучит, когда кто-угодно входит или выходит, и когда эти пацанчики выбрасывают изнутри какого-то типа с туристским рюкзачком, возраст: около тридцати, блондинчик, куртка с пуховым воротником, хотя и нельзя сказать, что холодно, градусов 11–12 с плюсом, не ниже. И они тащат его за эту его куртку, орут ему что-то, а тот даже чуточку перебздел, но пытается держать себя в руках, а ты ж ведь, курва, веджмин, у тебя серебряная веджминская пукалка с серебряными пулями, к тому же веджминские эликсиры, ты являешься веджмином с веджминскими же обязанностями, а веджмин просто обязан защищать людей от чудовищ, в связи с чем ты останавливаешь машину, выскакиваешь и орешь как сумасшедший:
— А что здесь, курва, происходит?
— А тебе, курва, какое дело, хуй моржовый? — накачанные тайгером парни скалят клыки, уже пыжатся, уже всю свою вульгарность обращают в твою сторону, уже строят из себя презирающих все и вся крутых молодцев — но того, в куртке, отпустили.
— Запрыгивай! — кричишь ты тому.
А ему два раза повторять было не надо. Сорвался с места и побежал, хотя за ним и не гнались, спустили все на тормозах, разве что засвистели, заулюлюкали, матами стали обкладывать. Только ты уже их не слышал, потому что вы тронулись.
— Спасибо, — произнес парень по-польски с настолько очевидным немецким акцентом, что с тем же успехом мог сказать «хэндэ хох». — Меня зовут Тобиас. Тоби.
— Павел, — ответил ты. — Привет, Тоби.
— Привет, Павел, — осмехнулся он.
Красота его была настолько германской, что ты даже удивился тому, что не врубился сразу. Лицо удлиненное, практически полное отсутствие скул. Ну, не то, чтобы он был из Reichsrassenamt, но вы понимаете.
Ты выехал из городка на Семерку.
— Чего они от тебя хотели? — спросил ты, как будто бы это не было и так понятно, а немец только улыбался. Ты тоже улыбнулся.
— И что? — спросил ты. — Вот так себе по Польше и ездишь?
— Вот так себе и езжу, — кивнул тот. — А ты?
— И я.
— А ты куда ездишь?
Ты показал пальцем направление прямо перед собой.
— А ты?
— Пойдет, — кивнул головой немец.
Перед тобой ехал черный «опель инсигния». Ты напряг зрение, чтобы проверить, а нет ли сзади светового транспаранта с надписью «СТОП». Похоже, что не было. Ты рискнул и обогнал. Глянул — какой-то мужичок в белой сорочке, пиджак рядом висит на плечиках. Никакая не полиция, какой-то яппи возвращается в Варшаву из родимых сторон. Из, скажем, Рацлавиц, где плачущие вербы, и старая заправка, где старый сотрудник плачется, что жить стало тяжело, что никто не заезжает заправляться, и где стоит памятник битве под Рацлавицами посреди распаханного поля, к которому можно подойти по чему-то среднему между насыпью и межой. Или, скажем, из Мехова, огни которого, видимые ночью сверху, похожи на огни крупного города, и вообще — ночной вид на Мехов сверху, это Третье Чудо Семерки, но когда человек вспомнит, как оно все выглядит по-настоящему, то его тут же охватывает синяя польская печаль, которая запускает клыки в душу. Потому что Мехов ночью столь же обманчив, как Бомбей — там тоже издалека виден горизонт, небоскребы и шик-блеск-красота, только все это, все те «дворцы высотные и хрустальные» погружены в такую нищету и клоповники, которых свет не видал.
Вида Мехова ночью (да еще и сверху, кроме отдельных зданий) не нашлось. Но и этот закат хорош!
И как все это выглядит без художественных эффектов и фильтров http://www.miechow.eu/miasto-i-gmina/informacje/
— Откуда ты так хорошо знаешь польский? — задал ты обязательный вопрос, который задают иностранцу, который неплохо знает польский язык. Ведь поляки прекрасно знают: для того, чтобы хорошо знать польский, нужна очень хорошая причина. Это не тот язык, который кто-либо захотел бы выучить от нечего делать.
— В каком-то смысле, я поляк, — сообщил Тоби. — Мать полька, — пояснил он.
— Угу.
— Я — журналист, — сообщил Тоби.
— О-о, я тоже.
— И специализируюсь на Польше. А ты?
— Я, — ответил ты, — вообще-то на Центральной Европе, Восточной Европе.
— То есть, и на Польше тоже.
— Ну, не сильно.
— То есть как, — спросил он, — разве Польша не является Восточной Европой? Прошу прощения, — усмехнулся он, — Центральной?
— Является. Только я занимаюсь тем, что за рубежом.
— Интересно, — ответил он. — Тогда для тебя отсутствие Польши довольно сильно искажает перспективу всей Центрально-Восточной Европы. Ведь это, понимаешь, страна важная.
— А ты почему именно Польшей. Из-за матери?
— Ну, мать. И язык знал. Во-вторых, нравится мне к вам, к нам, приезжать. По душе мне этот…
— Кавардак, — подсказал ты. — Картина разрушения.
— Да. Но, точнее, нет. Разрушение было когда-то. Теперь здесь картина хаоса.
— Хаос — это тоже уничтожение.