Семерка
Шрифт:
Ты стараешься не глядеть на плиты, так как боишься, что на них будет твое имя, как бывает в фильмах ужасов. Но нет. Обычные польские фамилии и имена. Иногда — не польские. Иногда звучат по-немецки, по-русски, по-русински, по-чешски. Но чаще всего — по-польски.
Что самое интересное, у ангелов открываются глаза. Словно у кукол. Выглядит жутковато, но, следует признать, эффектно.
Через какое-то время до тебя доходит, что ни на одной могиле нет креста. Странно, — думаешь ты, — ангелы есть, а вот крестов — нет.
«А может, — думаешь ты, — это совсем даже и не ангелы?».
На кладбище спадает туман. В этом свете — оранжевый. Но, возможно, просто оранжевый.
Ты идешь по аллейке, выложенной польбруком. Красным польбруком.
Плачущие голоса слышатся все громче.
Выходишь на самую вершину возвышенности. Теперь видишь все громадное кладбище. Видишь его вокруг себя. Ни конца, ни края. Во всяком случае, так тебе кажется.
Над не имеющим концов кладбищем висит оранжевое зарево.
То тут, то там крутятся какие-то фигуры.
Ты идешь прямо, желая добраться до другого конца. И надеешься на то, что это не будет лес.
Фамилии и имена на могилах делаются какими-то странными. Все это слова, которых ты никогда не слышал. Вроде как и славянские, только черт его знает…
Да и имена тоже.
А помимо того, странное дело с этими фамилиями. Сразу же после прочтения они лопаются у тебя в голове, словно мыльные шарики. Ты их пытаешься вспомнить, только никак. Это как во сне пробовать читать книгу. Слова никак не укладываются в осмысленное целое.
Но ты упрямо продолжаешь идти дальше.
«Ведь когда-то и где-то, — думаешь ты, — это кладбище должно кончиться».
Гробницы делаются все более старыми. Крестов на них все так же нет, зато, время от времени, на них видна фигурка, похожая на фавна.
Вот это кажется тебе совсем смешным.
«Только пентаграмм не хватает, — думаешь. — И бледной девочки с распущенными черными волосами и в белой сорочке».
А тут — на тебе! — на польбруковой дорожке, что ведет теперь вниз, появляется девонька. Точно такая, которую ты только что себе представил.
И идет она прямиком на тебя.
— Мил'с'дарь, — как-то странно чирикает она и подает тебе беленький конверт, — я должна вам передать.
Удивленный, ты берешь у нее конверт, она же оборачивается и бежит назад вниз. Быстро бежит, словно призрак, которым, наверняка, и является.
На конверте сургучная печать с польским орлом, правда, двухголовым. Корона висит над обеими.
«А клёво начинается», — думаешь ты.
Открываешь конверт. Внутри коротенькая записочка, распечатанная, кстати, на лазерном принтере.
Дорогой приятель!
Приветствую на Лысогорье. Не могу Вас дождаться.
На перевале Борша Вас будет ожидать автомобиль, который привезет Вас ко мне. Надеюсь, что путешествие из Кракова было у Вас замечательным, и что Вам понравится моя малая родина.
С дружеским приветом,
Баяй,
Князь.
«И где, мать его за ногу, может находиться перевал Борша?» — ломаешь ты себе голову.
И чего от тебя хочет Баяй.
Князь.
Мимо тебя проходят люди. Что-то в них маловато реального. Маловато человеческого. Похоже, как если бы они не до конца были телесными, как будто сами себя проецировали на этом плотном тумане.
А их лица, что самое странное, кажутся тебе удивительно знакомыми.
Каждый из них чего-то мычит себе под нос. Ты понятия не имеешь, что это за мелодия, хотя что-то она тебе даже напоминает. Но слов различить ты не в состоянии.
Из-за могил становятся видимыми кладбищенские ворота. Они выполнены из кованого металла и похожи на кладбищенские ворота из мрачных комиксов. И вообще, все делается каким-то комиксовым, потому что за воротами оранжевый туман густеет, и лишь видны, то тут, то там, выгнутые ветки.
«А эффектики, — с легкой иронией думаешь ты, — как у Тима Бартона[218]».
Ворота открыты.
Стена с этой стороны кладбища уже не бетонная отливка. Это, обязан ты признать, самая подходящая для кладбища стена: из необработанного песчаника, толстая и невысокая. И выглядит очень старой.
А под ногами-то уже и не польбрук, а самая обычная брусчатка.
Ты выходишь с кладбища. По мощеной улице, вдоль ряда деревьев, которые едва-едва видны в этом тумане, ты направляешься в сторону построек. Это улочка из низких домов с высокими крутоскатными крышами, стоящих один за другим. В самом конце перспективы проявляется площадь. Чем ближе к площади, тем выше становятся дома, но не больше двух-трех этажей. Брусчатка, дома, крыши, оранжевое небо. Какая-то кованная вручную вывеска с рогатым и брюхатым левиафаном. Ты вздохнул. Немногочисленные люди на улице одеты по старинной моде.
«Если это твое подсознание, — заявил ты сам себе в мыслях, — тогда поздравляю, коллега, с наличием тонкости. Тим Бартон, чесслово. А теперь пускай еще из-за угла выедет черная карета с упряжкой из вороных лошадей».
Выехала черная волга. Она проехала мимо тебя и свернула за ближайший угол.
Ага.
Туман, как густел, так и продолжал густеть. Если так будет и дальше, подумал ты, он вообще превратится в твердое тело, и тогда в нем нельзя будет вообще двигаться.
Ты добрался до рынка и вот тут-то узнал это местечко. Это были Хенцины. Но какие-то другие Хенцины. Хенцины, очищенные до своей базовой формы.
Дома, брусчатка крыши, улица.
Рядом с Хенцинами, как ты прекрасно помнил, никакого перевала Борша не было. Хотя, с другой стороны, откуда ты мог быть, курва, уверен. Имелась лишь слабая надежда, что это не слишком далеко отсюда.
— Прошу прощения, — обратился ты к какому-то проходящему мимо джентльмену в, оп-па! котелке. — Перевал Борша, это в какую сторону?
Джентльмен, выглядящий словно призрак, поглядел на тебя выцветшими глазами.
— Понимаете, — ответил он, — я нездешний, не слишком ориентируюсь, но, погодите-ка. — И из внутреннего кармана крайне старомодного пиджака он вынул смартфон. — У меня тут Джи-Пи-Эс имеется. Так как, пан, говорите? Борша?