Семейная жизнь весом в 158 фунтов
Шрифт:
– На каникулах, – сказал я. – Все хорошо.
– Неправда, ты выглядишь просто ужасно, – сказала она и расплакалась. – Не пытайся меня убедить в обратном, – плача на ходу, говорила она, ведя меня через холл. – Молчи. Пойдем навестим твоего отца, потом поговорим.
Знакомое послеполуденное солнце освещало страницы открытых книг, разбросанных вокруг в его берлоге и лежащих у него на коленях. Голова, как обычно, была опущена, руки повисли, но когда я поискал глазами знакомый стакан виски, обычно зажатый между колен, я сразу все понял. Колени отца были раскинуты в стороны, а виски расплескалось на ковре у его ног, которые как-то неудобно вывернулись, впрочем, это могло причинить неудобство
После похорон меня беспокоило, что мама медленно приходит в себя еще из-за волнений обо мне и Утч.
– Лучшее, что ты можешь сделать для меня сейчас, – сказала она мне, – это немедленно отправиться в Вену и утрясти все проблемы с Утч.
Моя мама всегда великолепно умела все утрясать, ведь не так уж много на свете вещей, которые мы можем делать для себя, чтобы это было приятно еще кому-то.
– Ты же можешь вспомнить хорошие времена, правда? – сказала мне мама. – Я думаю, у писателей должна быть хорошая память; впрочем, про такие вещи ты ведь не пишешь. Все равно постарайся вспомнить хорошие времена; это именно то, что я всегда делаю. Стоит только начать, и дело само пойдет.
Итак, я вспоминаю и всегда буду вспоминать Северина Уинтера в его проклятом борцовском зале в тот день, когда мы втроем должны были забрать его оттуда. Мы все собирались ехать в город на всю ночь – в кино, а потом в гостиницу. (Наша первая гостиница и последняя.) Северин сказал, что переоденется и примет душ прямо в гостинице.
«Боже, тогда вся машина потом пропахнет», – пожаловался я Утч.
«Это его машина», – сказала она.
Эдит заехала за нами.
«Я опоздала, – сказала она. – Северин терпеть не может, когда я опаздываю».
Рядом со спорткомплексом я увидел Энтони Яковелли, ковыляющего по снегу. Он узнал машину Северина и помахал.
«Обезьяна, потерявшаяся на зимнем курорте», – сказала Эдит.
Мы ждали, но Уинтер не появлялся.
«Слава богу, он, наверное, принимает душ», – сказал я.
Потом вышел Тирон Уильямс, его черное лицо как темная луна проплыло над заснеженной землей; он подошел и сказал, что Северин еще там, борется с Бендером.
«Господи, нам придется нести его в машину», – пробормотал я.
«Давайте пойдем и вызовем его», – сказала Эдит.
Она надеялась, что он не так рассердится, если мы появимся все вместе. Внизу в клетке упражнялся одинокий толкатель ядра. Ядро падало на темное покрытие с глухим стуком, как какой-то невидимый предмет, упавший с трека. Из борцовского зала раздавался неясный шум. Эдит толкнула дверь, потом потянула.
«Она раздвижная», – сказала Утч, открывая дверь.
Изнутри на нас пахнуло невероятно влажным жаром. Несколько борцов сидели, привалясь к стене, мокрые от пота, и наблюдали, как Северин борется с Джорджем Джеймсом Бендером. Раньше это, возможно, было похоже на поединок, но Северин уже устал. Он старался встать на четвереньки, пытался оторвать живот от мата, и всякий раз, когда ему удавалось привстать на колени или локти, Бендер толкал его вперед, как тачку, руки Северина подгибались, и он опять плюхался грудью на мат. Когда Эдит сказала: «Прости, мы опоздали, дорогой», он выглядел слишком изможденным, чтобы подняться на ноги. Он приподнял голову и посмотрел на нас, но Бендер опять прижал его к мату. Сомневаюсь, чтобы Бендер тогда кого-то слышал, как, впрочем, и всегда, на мой взгляд. Северин с трудом поднялся, Бендер снова расплющил его. Вдруг Северин зашевелился. Рывком он сел и стал вертеться так быстро, что Бендер с трудом удерживался на нем. Затем резким движением он стряхнул с себя Бендера настолько сильно, что успел подняться. Он оторвал пальцы противника от своей талии и сделал внезапный бросок, как полузащитник, прорывающий блокировку. Бендер хотел было ухватить его за щиколотки, но Северин, лягнув его, высвободился. Он дышал очень тяжело, с усилием, как бы доставая дыхание из каких-то недр, таивших в себе ресурсы силы. Он корчился, согнувшись пополам, ухватившись за колени.
Потом Бендер увидел нас, встал и вместе с другими борцами вышел из зала. Шли они, преисполненные важности, как жрецы. Эдит дотронулась до вздымавшейся груди Северина и тут же вытерла мокрую руку о пальто. Утч от души шлепнула Северина по груди.
Позже я высказал Утч свое мнение: мне казалось, что Бендер поддался. Но она ответила, что ничего в этом не понимает. Северин высвободился – все, что она знает. Так или иначе, его бросок был специальным представлением для нас, и я счел своим долгом произнести:
«Не думал, что ты сможешь, старик».
Он почти не способен был говорить. В горле – спазм, струями течет пот, но он подмигнул мне и пробормотал достаточно громко, чтобы слышали женщины:
«У рогоносца открылось второе дыхание».
Во время нашего первого и последнего вечера в гостинице, Северин Уинтер, конечно, снабдил нас с Эдит темой для разговора. Мы полночи обсуждали произошедшее и сказанную им, эту одну-единственную вульгарную фразу.
«А о чем вы говорили?» – спросил я утром жену.
«Мы вообще не разговаривали», – сказала она.
Однажды утром я решил совершить прощальную прогулку. Мне захотелось посмотреть, как служитель открывает новый зал, раскупоривает старую клетку, выгоняет оттуда всех призраков и микробов. За теннисным кортом молоденькая девушка била мячом в стенку. Эти мягкие удары были единственным звуком, который я слышал. По треку никто не бегал. Я стоял на пыльном полу клетки, уже вступившей в пору медленного летнего прогрева, надо мной нависала паутина сеток, защищающих верхние стекла от неосторожных бросков бейсболистов. Я почуствовал, что в дверях борцовского зала кто-то стоит, столь же недвижно, как и я. На его щеке была тень, или это дырка? Я судорожно глотнул воздух, поскольку не сомневался, что это телохранитель Утч, прибывший в Америку, чтобы свершить обещанное закланье – мое закланье. Потом, вероятно, человеку стало неловко стоять так в полном молчании и он вышел вперед. Он был слишком молод; дырки на его щеке не было, обычный синяк.
Это был Джордж Джеймс Бендер; он узнал меня и помахал. Он не тренировался, и одежда на нем была обычная. Он просто стоял в старой клетке, что-то вспоминая, как и я. Я не видел его с того странного проигрыша, и внезапно мне захотелось спросить его, правда ли он спал с Эдит, и вообще, есть ли в той сказке хоть доля правды.
– Доброе утро, профессор, – сказал он. – Что вы здесь делаете?
– Это хорошее место для размышлений, – сказал я.
– Да, точно, – сказал Бендер.
– Я думаю о Северине Уинтере, – сказал я. – И об Эдит. Я скучаю по ним.
Я внимательно наблюдал за ним, но в его мертвенно-серых глазах ничего не отразилось.
– Где они? – спросил он, впрочем, без особого интереса.
– В Вене.
– Там, должно быть, хорошо, – сказал он.
– Только между нами, – сказал я. – Уверен, что Эдит Уинтер – самый лакомый кусочек во всей Вене.
Его спокойствие рептилии так и осталось непоколебленным; на его лице был лишь слабый отпечаток того, что мы считаем жизнью. Он посмотрел на меня, будто всерьез обдумывает мое заявление. В конце концов он сказал: