Семейные тайны
Шрифт:
Врачи, как выяснилось, доктора Ломского не любили. Нет, его профессиональные качества никто из коллег сомнению не подвергал, но вот про качества душевные говорили всякое. И шашни с сёстрами милосердия и пациентками Игнатий Федосеевич якобы вовсю крутил, и опиум несчастным, страдавшим зависимостью от оного, втридорога продавал, и пьянствовал прямо в больнице, и даже, будучи в изрядном подпитии, залечил кого-то из пациентов насмерть. Зато пациенты в докторе Ломском души не чаяли, и отзывались самым благоприятственным образом и о его лекарском искусстве, и о его доброте, отзывчивости и готовности помочь всем и каждому. Их послушать, так Игнатий Федосеевич был прямо-таки подвижником
Однако же одними только слухами Шаболдин не ограничился. Накопал он и вполне достоверных сведений о докторе Ломском, и вот эти самые сведения представлялись мне куда более интересными.
Во-первых, если Игнатий Федосеевич и лечил кого из благородных сословий, то тех лишь, кто обращался в Головинскую больницу, а таковых имелось не так и много. Среди частных же пациентов Ломского ни одного князя, боярина или дворянина не было, одни лишь купцы да мещане. Во-вторых, супруга доктора, Евдокия Ильинична, урождённая Сенина, оказалась целительницей, преимущественно по женской части. В-третьих, вот среди пациенток Евдокии Ломской боярыни с боярышнями да дворянки составляли подавляющее большинство, хватало и купчих, а мещанок почти что и не имелось. Получалось, что вдвоём супруги Ломские лечат москвичей всех сословий, поэтому когда Шаболдин отметил изрядное богатство семьи доктора, мы с Елисеевым не удивились.
Принесли ореховую и закуски. Мы выпили по рюмочке, закусили и я поспешил поделиться пришедшей мне в голову мыслью:
— А ведь доктора многое о своих пациентах знают... И многое могут узнать. Так что наш добрый доктор вполне может быть и соучастником шайки вымогателей...
— И правда, Алексей Филиппович, очень может такое быть, — подхватил Елисеев. — Откуда-то ведь узнавал Малецкий о делишках купцов, с коих потом деньги вымогал! Надо будет проверить, кто из известных нам жертв Малецкого лечился у Ломского, — Фёдор Павлович сразу принялся переводить вопрос в область розыскных действий.
— А я посмотрю, кто из девок с Аминовской блядни лечился у Ломского или просто в Головинской больнице, — добавил Шаболдин. — Тем более, там ближе в Христофорову больницу идти, и если кто в Головинскую ходит, уже подозрительно.
— Тогда я возьму на себя узнать, поддерживал ли Бабуров связь с Ломским, когда служил у Эйнема и мотался потом неведомо где, — решил и я сделать вклад в розыск сообщников Малецкого.
Мы все втроём посчитали, что за такое надобно выпить, что без промедления и совершили.
— Борис Григорьевич, — на волне такого подъёма пришла пора продвинуть и свой интерес в общем деле, — не узнаете, есть ли среди тех, кто знал Бабурова лично, по школе там или по службе в больнице, изографы?
— Узнаю, если есть, — отозвался Шаболдин. — А зачем вам?
— Не мне одному, — отметил я. — Одно дело, будете вы у тех же девок или ещё у кого просто так про Бабурова выспрашивать, так не все его по фамилии знают. И другое — если портрет покажете.
— Этак и я велю губному изографу Лизунова нарисовать, — Елисеев оценил идею первым.
— Да, Алексей Филиппович, умеете вы удивить! — Шаболдин принялся наливать по третьей. — Прямо как тогда с пулей от литтихского штуцера! Простите великодушно, — осёкся он, сообразив, что мне о гибели Аглаи вспоминать неприятно. [1]
— А что было с той пулей? — захотел узнать Елисеев, не поняв особенностей момента. Ну да, ему-то откуда знать...
— Да вот, Алексей Филиппович подсказал, как убедиться, что пуля выпущена именно из определённого оружия, — пояснил Шаболдин.
— Отстрел пули и сличение следов на ней с имеющейся? — переспросил Елисеев. — Так это вы придумали? — повернулся он ко мне. — Нам эту
Ну вот, и это в дело пошло, теперь меня знают не только как изобретателя колючей проволоки. Нарабатывается репутация-то, однако...
— Моё почтение, Алексей Филиппович, — когда я подтвердил, что да, моя идея, Елисеев встал и поклонился. — Что ж, будем, стало быть, вместе розыск вести.
Мы выпили по последней и в ожидании кофе и сладостей успели посетовать на то, что нет пока законного повода взяться за доктора Ломского. Несколько отстранившись от беседы приставов, я прислушался к предвидению, которое настойчиво подсказывало, что браться за Ломского надо. Хм, похоже, чего-то я тут всё-таки не понимаю, раз предвидение подсказывает то, что и так было принято исключительно путём обычных умственных рассуждений... Но тут принесли кофе, и мне стало не до разбирательства с особенностями своих ощущений.
...Изографа среди бывших школьных приятелей Бабурова Шаболдин всё-таки нашёл, и вскоре я показал его рисунок Лиде. Мужа она узнала, но посетовала, что на рисунке он слишком уж юный. Делать нечего, свёл меня Шаболдин с тем изографом, и обещание трёх рублей серебром смирило типографского гравёра Дмитрия Федотова с необходимостью переделывать рисунок под руководством какой-то сестры милосердия, оказавшейся вдовой Петьки, с которым он когда-то вместе ходил в школу, да непонятного боярича, властного и строгого, несмотря на молодость. В итоге человек, изображённый Федотовым, поменял причёску, обзавёлся щегольскими лихо закрученными усиками и стал заметно постарше. Рисунок Федотова Лида забрала себе, но прежде изограф, присланный из городской губной управы, сделал с него несколько списков, один из коих подшили в розыскное дело, другой забрал себе я, а ещё по одному взяли Шаболдин и Елисеев. По моей подсказке списки губной изограф сделал в небольшом формате, подходящем для ношения их в кармане, а чтобы не мялись, наклеил их на толстый и твёрдый картон. Эх, вот не помню никаких подробностей по фотографии, за исключением самого принципа, а какое подспорье было бы для губного сыска! Изографов губных, как я узнал, на всю Москву было всего пятеро, и делать портреты для составления картотеки уголовников они просто не успевали бы. Ладно, насчёт самого принципа запечатления изображения путём засветки обработанной соответствующими химикалиями поверхности при случае надо будет кому-нибудь подкинуть идейку...
Ясное дело, после всей этой суеты с портретированием Бабурова мы с Лидой отправились к ней, и я у неё остался. Участие в работе над портретом мужа ввергло Лиду в очередной приступ переживаний, так что мне пришлось как-то приводить свою женщину в состояние, более пригодное для любовных утех. Вот тут я и применил, наконец, любовную магию, первый раз после Кати. Результат оказался феерическим, такое полное растворение в наслаждении у нас с Лидой до того если и было, то пару раз, да и то, честно-то говоря, не дотягивало...
Утром с самого ранья Лида отправилась в Головинскую больницу, а я домой. По пути подумалось, что осторожность в сокрытии наших с ней встреч надо, пожалуй, усилить. Потому что скрывать нашу связь теперь нужно не только от собратьев по сословию, но и от доктора Ломского — мне-то он ничего сделать не сможет, а вот для Лиды, если, не дай Бог, что-то пронюхает о нас с ней и о моих стараниях прояснить судьбу Петра Бабурова, он будет попросту опасен. Ох, скорее бы уж монахи дали губным повод заняться Ломским вплотную!..