Семейство Ченчи
Шрифт:
— Гд сынъ?
— Это моя печаль.
— Я не отстану отъ тебя, пока ты не покажешь мн его.
— Не отставай: ищи втра въ пол…
— Бери все, да сына отдай.
— Не отдамъ.
— Коли такъ, демъ въ участокъ.
— демъ.
Пріхали.
— Вотъ мой мужъ: я о немъ объявляла, что онъ пропалъ и увезъ у меня сына… а теперь нашелся, прошу его задержать.
— Помилуйте, господа, — говоритъ мужъ:- она совсмъ сумасшедшая! Я просто собрался къ Сергію-Троиц и сынишку захватилъ съ собою, а ей представляется Богъ всть что…
Въ участк жену пристыдили неумстною ревностью, поздравили, что мужъ нашелся, и… тмъ дло кончилось. По выход изъ участка, супругъ, со своимъ саквояжемъ, вспрыгнулъ на извозчика — и былъ таковъ. Жена помчалась за нимъ въ погоню. Оглядываясь онъ не узнавалъ ея, потому что она сняла шляпу и повязалась, какъ горничная,
Милая семейка ужинала и наслаждалась повстью героя о дневныхъ приключеніяхъ, когда предъ всею этою небольшою, но честною компаніей выросла, какъ изъ-подъ земли, моя доврительница, въ сопровожденіи околоточнаго. Ребенокъ спалъ на диван… Началась глупая и подлая сцена. Взволнованную до полубезумія мать стыдили ея безпокойствомъ за сына:
— Можно ли такъ гоняться за мужемъ? Что про васъ люди скажутъ? Мужъ отъ того и ушелъ, что вы его замучили, чтобы немножко отдохнуть отъ васъ…
— Богъ съ нимъ… мн его не надо… мн сына…
— Вотъ онъ вашъ сынъ, не пропалъ. Не съ чужимъ онъ, а съ отцомъ.
— Я его возьму съ собою.
— Что это вы? какъ можно везти ребенка въ такую позднюю пору черезъ весь городъ? Вонъ и дождикъ пошелъ… Лучше сами оставайтесь ночевать у насъ.
— Нельзя: обо мн безпокоятся дома.
Поршили на томъ, что мальчикъ переночуетъ въ гостепріимной семь, а завтра утромъ мать за нимъ прідетъ. Потомъ принялись мирить. мужа съ женою.
— Это все родители, братцы да сестрицы васъ ссорятъ. Бросили бы вы папашинъ домъ, наняли бы квартирку… вотъ хоть у насъ есть свободная.
— Это врно, — подтверждалъ мужъ, — клянусь: я ничего не имю противъ тебя, а только не терплю твоихъ родныхъ. Поселимся отдльно, и вотъ увидишь, какъ хорошо заживемъ. Я много виноватъ предъ тобою, но все заглажу…
Миражъ счастья соблазнилъ давно не видавшую его женщину. Она согласилась разойтись съ родными… Но, когда на другое утро она пріхала за сыномъ, гостепріимная семья встртила ее, какъ незнакомую:
— Что вамъ угодно?
— Гд мой сынъ? мой мужъ?
— Почему мы знаемъ, гд они скитаются? Пожалуйста, оставьте насъ въ поко съ вашими грязными исторіями.
Одураченная ловкимъ заговоромъ, женщина стала грозить, шумть — ей засмялись въ лицо и вытолкали ее вонъ.
Она приходила еще и еще: одинъ разъ даже поймала мужа въ ндрахъ его новаго семейства — даже вцпилась въ него руками; на нее набросились всею семьею, оторвали ее отъ мужнина сюртука и вышвырнули на улицу, а мужъ тмъ временемъ улизнулъ, куда глаза глядли.
— Я буду караулъ кричать, стекла бить стану! — грозитъ несчастная, въ безуміи отчаянія.
Ей хладнокровно возражаютъ:
— Ахъ, сдлайте ваше одолженіе! По крайней мр, тогда будетъ улика на лицо, что къ намъ въ домъ ворвалась сумасшедшая и скандалитъ.
Только посл этой долгой, но безполезной погони за украденнымъ сыномъ, пришелъ конецъ долготерпнію бдной женщины. Скрпя сердце, она отреклась отъ мужа и подала прокурору жалобу, обвиняя семейнаго тирана въ безнравственныхъ покушеніяхъ на дочь и въ похищеніи ребенка.
Родитель продолжалъ скрываться и отличаться. Не зная о жалоб, но предполагая, что жена ведетъ противъ него какую-нибудь законную мину, онъ, во избжаніе розысковъ и повстокъ, жилъ непрописаннымъ. Нсколько времени спустя, онъ выкралъ у жены и другого сына — четырехъ-лтняго… Но эта покража оказалась мене удачною: сестренка похищеннаго мальчика выслдила отца до Рязанскаго вокзала и видла, какъ онъ слъ въ дачный поздъ, — значитъ, живетъ гд-нибудь на подмосковной дистанціи. Нашли его близъ полустанка Малаховки: выдаетъ себя за вдовца и жуируеть въ свое удовольствіе. Дтей отдать отказался: закономъ къ тому не обязанъ, — а жены не желаетъ знать.
Моя доврительница, — по собственному ея признанію, отъ всхъ этихъ издвательствъ она была одною ногою въ сумасшедшемъ дом, похала въ Петербургъ и подала на Высочайшее имя прошеніе объ отдльномъ вид и возвращеніи ей дтей. Въ комиссіи прошеній пришли въ ужасъ, прочитавъ мотивировку просьбы; обычно продолжительныя въ такихъ случаяхъ справки на этотъ разъ были наведены съ рдкою быстротою, и черезъ мсяцъ злополучная семья вздохнула свободно, выйдя изъ-подъ кошмара отцовскихъ уродствъ…
Мать получила возможность распорядиться судьбою дтей и воспитывать ихъ прилично, безъ трепета и за ихъ будущее, и за ихъ честь. Добиться такой самостоятельности и законныхъ правъ на самозащиту было единственною цлью моей доврительницы, когда она подавала жалобу. О кар преступнику она не думала. Напротивъ, теперь, когда высшее правосудіе дало ей искомыя права, она взяла на себя новую и не легкую задачу — спасти виновнаго мужа отъ позорнаго наказанія, а семью — отъ „марали“. Съ этою цлью, когда дло разбиралось на суд, и мать, и дочь воспользовались предоставленнымъ имъ правомъ отказаться отъ показанія. Родственники потерпвшихъ давали показанія сдержанныя и осторожно-двусмысленныя. Ни одинъ опасный свидтель не былъ вызванъ. Словомъ, счастливаго психопата вытащили за уши изъ омута т самыя овцы, среди которыхъ онъ всю жизнь былъ волкомъ. Великодушіе, очень дурно понятое и оплаченное: повренный подсудимаго, попросивъ судъ объ удаленіи свидтельницъ изъ залы засданія, безцеремонно облилъ ихъ помоями безпутнйшихъ выдумокъ, натолкованныхъ ему полусумасшедшимъ кліентомъ… Представитель обвинительной власти, усматривая недочеты въ слдствіи, обжаловалъ оправдательный приговоръ, и дло перешло въ судебную палату.
Моя доврительница радовалась, что удалось спасти мужа, пока ей не выяснили послдствій оправданія: мужъ опять получаетъ право на дтей, а она остается посмшищемъ, облитая помоями адвокатскаго краснобайства… За что?
Подъ впечатлніемъ этого удручающаго „за что?“, потерявъ вру въ правосудіе, съ ненавистью къ людямъ, полная слезъ, проклятій, истерическихъ выкриковъ, бродила она по улицамъ, какъ пьяная, не помня себя — и сама не могла мн объяснить толкомъ, какъ зашла она, что повлекло ее къ Толстому, котораго она до тхъ поръ никогда не видала и даже читала мало… И Левъ Николаевичъ разговорилъ ее…
Соображая всю разсказанную мною трагедію, я не полагаю, чтобы въ ея весьма отвратительномъ геро работала исключительно злая воля, какъ думаетъ моя доврительница, настойчиво доказывая, что мужъ ея въ здравомъ разсудк:
— Помилуйте! какой онъ былъ умница въ торговомъ дл!
Воля не столько злая, сколько больная. Очевидно, мы имемъ дло съ рзкимъ типомъ послдовательнаго помшательства: moral insanity, какъ классифицировалъ Маудсли.
Морализировать мой разсказъ незачмъ: онъ ясно говоритъ самъ за себя, безъ комментаріевъ. Я только снова подчеркну сказанное мною въ начал о темномъ царств и его обманной патріархальности, строенной не на нравственномъ самосознаніи, но на лицемрныхъ вншнихъ отношеніяхъ. Ахъ, не вынести бы соръ изъ избы! что люди скажутъ! ахъ, не принять бы намъ на себя „марали!“ И вотъ — во имя накопленія въ изб кучи вонючаго, заразительнаго сора — нсколько лтъ подрядъ держатъ на свобод злого и вреднаго сумасшедшаго, способнаго и на убійство и на изнасилованіе — на всякую мерзость, какую подскажетъ ему искаженная дятельность больного мозга. Еще боле разительная подробность: держать на свобод — не жаля его, какъ больнаго, но, наоборотъ, считая безобразника за вполн здороваго, въ твердой увренности, что онъ не сумасшедшій, но извергъ по природ. Самодурство домовладыки санкціонировано семейнымъ безмолвнымъ соглашеніемъ, самозащита противъ самодура упразднена и воспрещена. Его пороки, его грязь, расплывающаяся въ семь, не „мараль“, для послдней, но станетъ „маралью“, когда выплыветъ наружу, къ обществу, на его правый и строгій судъ. Пошлая и безнравственная логика! Какимъ язычникомъ надо быть, какого кумира надо создавать изъ молвы двухъ десятковъ злыхъ языковъ, чтобы, избгая ихъ нахальной сплетни, терпть надъ собою иго завдомаго безумца, бшенаго и развратнаго, и трепетавъ не предъ мыслью, что безумецъ этотъ, не дай, Богъ, убьетъ кого-нибудь, или опозоритъ родную дочь, но предъ стыдомъ, какъ бы этого „своего“ безумца не убрали, куда слдуетъ, — въ тюрьму или сумасшедшій домъ!.. Я слышалъ отъ многихъ коммерческихъ людей совершенно серьезный упрекъ потерпвшей: „какъ это она все-таки довела до огласки? Какъ бы нибудь обошлась — смягчить бы, скрыть бы, замять бы. Жаль: хорошая семья — и вдругъ скандалъ!“