Семейство Ченчи

Дло было доврено мн при слдующихъ обстоятельствахъ.

Является ко мн прилично одтая, среднихъ лтъ дама, заплаканная, со слдами еще недавней красоты:

— Мн надо говорить съ вами.

— Что угодно?

Мнется. Потомъ:

— А у васъ есть три свободныхъ часа, чтобы меня выслушать?

— Три часа?!

Признаюсь, я пришелъ въ ужасъ: дама, собирающаяся говорить три часа безъ умолка!..

— Я знаю, что это очень долго, но, право, дло мое стоитъ того, чтобы его прослушать. А я не умю разсказывать иначе, какъ съ самаго начала. Ужъ потерпите…

— Хорошо-съ…

— Къ тому же — меня къ вамъ направилъ графъ Левъ Николаевичъ Толстой…

Это мняло дло. Я весь превратился во вниманіе и вотъ что услышалъ.

Но сперва — маленькое отступленіе. Общество, куда

я сейчасъ поведу за собою читателя, — средняя купеческая среда: та самая среда, которую сорокъ лтъ тому назадъ, подъ впечатлніемъ первыхъ драмъ Островскаго, прозвали «темнымъ царствомъ» и въ которую съ тхъ поръ будто бы лились и льются злоисцляющіе «свтлые лучи». Въ послднее время русскій литераторъ какъ-то откачнулся отъ этой среды. Думаетъ ли онъ, что ужъ слишкомъ много сдлано въ ея области Островскимъ и что заниматься ею посл знаменитаго драматурга, значитъ — затягивать старыя псни на новый современный ладъ? Очень ли ужъ ярко и соблазнительно сверкаютъ новые типы милліоннаго молодого купечества, такъ что избалованному ихъ обиліемъ автору нтъ охоты спускаться съ эффектныхъ верхушекъ денежнаго міра въ темноватыя норки, гд живутъ, наживаются и проживаются тысячники? Мірокъ этотъ забытъ, и скажу больше: забыты и прощены, за давностью, самые пороки, кипвшіе въ «пучин» московской, когда А. H. Островскій навелъ на нее свой обличительный фонарь. Безобразія, развратъ, хамство такъ-называемой «коммерческой аристократіи» вызвали въ московскомъ общественномъ мнніи даже нкоторую реакцію въ пользу стариннаго купца съ Таганки и Якиманки. Онъ-де былъ Китъ Китычъ, но — семьянинъ. Являясь домой въ пьяномъ вид, онъ увчилъ чадъ и домочадцевъ, но не привозилъ съ собою француженокъ отъ Омона. Онъ запиралъ свою дочь въ теремъ, чтобы она не перемигивалась съ офицерами, но разв это не лучше, чмъ предоставить свою дочь ad libitum, всмъ офицерамъ всхъ видовъ оружія? Онъ билъ благороднйшаго мздоимца Василиска Перцова и платилъ за побои воздаяніе. Но, вдь, и это безобразіе не хуже чмъ самому получать пощечины отъ Василисковъ Перцовыхъ и въ воздаяніе имть лишь удовольствіе видть, какъ авторъ пощочины, въ присутствіи благоговющихъ лакеевъ «Эрмитажа», аристократически моетъ свои блыя руки, оскверненныя «прикосновеніемъ къ купеческой морд»… Все это боле или мене справедливо. Но мн думается, что снисходительная пословица «не такъ скверенъ чоргъ, какъ его малюютъ» еще не исключаетъ того положенія, что чортъ все-таки скверенъ. И если порокъ средне-купеческаго общества померкъ въ сіяніи пороковъ коммерческой аристократіи, я не нахожу въ этомъ резона ставить первое въ примръ второй: въ разномъ вид, но другъ друга стоютъ. А что до семейственной и патріархальной простоты, которую ставятъ этому обществу въ главную заслугу его защитники, то — гд же вы найдете боле упрощенныя семейныя формы и отношенія, чмъ во «Власти тьмы» Л. Н. Толстого? Однако, врядъ ли кто такимъ формамъ и отношеніямъ позавидуетъ. И вотъ всякій разъ, какъ случай забрасывалъ меня въ глубину московскаго средне-купеческаго общества, мн приходилось на первомъ же шагу вступать либо въ старую отрыжку Китъ Китычей — съ одной стороны Большовы, Коршуновы, Горди Торцовы, съ другой угнетенные Митеньки, сумасшедшіе Купидоши, трепещущее чувство во образ Любови Гордевны и жалкая пьяная правда по слдамъ Любима Торцова; либо — прямымъ путемъ — именно во «Власть тьмы». Такова и настоящая исторія.

Доврительница моя — дочь человка, дйствительно, весьма почтеннаго. Я наводилъ точныя справки. Никто не сказалъ мн дурного слова ни о семейной, ни о торговой, порядочности этого купца: «стараго завта папаша» — кремешокъ, но съ теплою искоркой внутри, подъ суровою личиной судьи-патріарха. Уступая вянію прогресса, онъ отдалъ дочь въ пансіонъ русской мадамъ на французскій манеръ, гд, подобно Лидочк Большовой, двочка «проявила способности» — обучилась играть на фортепіано и танцовать. Когда двушка заневстилась, ее взяли изъ пансіона, въ ожиданіи, какой да ея долю достанется Подхалюзинъ. Является женихъ — старшій приказчикъ большой серебряныхъ длъ фирмы. Сватовство это такъ типично, что я разскажу о немъ, хотя оно и не иметъ прямого отношенія къ дальнйшимъ событіямъ. Двушку заставили играть для жениха на фортепіано. Едва она сла

къ инструменту, подъ нею сломался табуретъ и она упала…

«Свадьб не бывать», думаетъ она и видитъ, что блденъ женихъ, блденъ отецъ, блдны вс — у нихъ та же мысль:

«Не къ добру это… разойдется свадьба».

Однако, ударили до рукамъ.

— Поцлуйте меня, — проситъ женихъ, оставшись съ невстой наедин.

— Хорошо, что я его тогда не поцловала! На третій день пріхалъ онъ къ намъ, заперся съ папашей въ кабинет и выходить потомъ — весь въ слезахъ… разошлась свадьба. Такъ бы я и осталась «оцлованная»!..

Разошлась же свадьба такимъ случаемъ. Когда женихъ сказалъ своему хозяину, что намревается жениться, тогъ воскликнулъ, даже не дослушавъ:

— Жениться хочешь? И отлично. Только женишься ты не на этой тамъ своей, — какъ бишь ее? — а у меня для тебя давно припасена невста.

И выводитъ за руку свою старшую дочь. Противъ хозяйской воли приказчикъ не посмлъ итти, къ тому же за прежнею невстой ему давали десять тысячъ, а хозяйская дочка приносила съ собою стотысячное приданое, да еще богатыя перспективы въ будущемъ, — женился, хоть и сквозь слезы… И такъ все это было ясно, понятно, въ порядк вещей, что на измнившаго жениха даже не обидлись ни брошенная невста, ни ея семья: что же длать? хозяинъ не веллъ, — значитъ, не судьба. Невста (женихъ ей не очень нравился) плакала лишь объ одномъ:

— Господи! какая пройдетъ обо мн слава по купечеству, что отъ меня женихъ отказался…

Нашелся другой искатель ея руки — настоящій герой нашей исторіи, тоже старшій приказчикъ очень крупной фирмы, торгующей мховымъ товаромъ. Хватилъ немножко образованія. На невсту произвелъ впечатлніе тмъ, что «вс смются, зубы скалятъ, а онъ смотритъ этакъ серьезно, пристально, даже съ суровостью». Могъ говорить по-умному. Однако — изъ-за приданаго торговался, какъ жидъ, прося накинуть дв тысячи на общанныя десять: а то разойдется дло.

— Папаша, дайте ему двнадцать тысячъ! — молитъ дочь.

— Голубушка, мн не денегъ жаль, а тебя: какой же онъ будетъ теб мужъ, если: способенъ отказаться отъ тебя изъ-за двухъ тысячъ?

— Дайте, папаша; все равно — видно, ужъ такая моя судьба. А мн будетъ очень срамно, если разойдется и вторая моя свадьба!

Внезапно женихъ подался на великодушіе: согласился на десятитысячное приданое. Приписали это его влюбленности, но впослдствіи ларчикъ открылся иначе: изобртательный молодой человкъ сватался разомъ къ тремъ невстамъ и, когда его драгоцнную особу нигд не оцнили дороже восьми тысячъ, женился на той, за которою давали десять.

Стали жить — и довольно ладно. Торговая репутація молодого была хороша: онъ славился знатокомъ мха, человкомъ честнымъ, энергичнымъ, исполнительнымъ. Тесть — не слишкомъ довольный, что зять его — человкъ подвластный, да еще служитъ конкурирующей фирм, - далъ ему средства устроить самостоятельный магазинъ на деньги жены и ссуду подъ вексель. Кром того, выдавалъ дочери ежемсячно сто рублей на булавки. Кром скупости, молодая не примчала за мужемъ особыхъ недостатковъ: деньги у нея онъ отбиралъ, а выдавалъ на содержаніе дома по рублю въ день и требовалъ, чтобы столъ былъ перваго сорта.

— Если, бывало, бифштексъ не по вкусу, заберетъ его съ тарелки, да и пуститъ мн въ лицо черезъ столъ. Супъ не понравится — супомъ плюется…

— Вы называете это — «не было особыхъ недостатковъ»?

— Что же? у другихъ хуже бываетъ… Тогда онъ меня, по крайней мр, не билъ…

Съ теченіемъ времени къ скупости прибавилась странная жестокость — сперва по отношенію къ постороннимъ: мальчиковъ въ своемъ магазин молодой купецъ билъ за каждую, даже самую ничтожную вину съ такою свирпостью, что они убгали одинъ за другимъ, а жена трепетала:

— Не миновать намъ бды — попадемъ подъ судъ.

— Эка важность, что бью! — оправдывался мужъ:- меня самого били… и не такъ еще! вотъ и вышелъ человкомъ…

Пугала окружающихъ не самая наклонность купца къ бойлу — «всхъ ихъ били и вс вышли людьми» — но, что онъ билъ не спокойно, — не для наказанія, — зврлъ, нанося удары… Въ полномъ своемъ ужас развернулась его разнузданность на руку, когда подросли и стали учиться дти. Не зная по-латыни ни одного слова, отецъ вздумалъ репетировать сынишку-гимназиста.