Умница

Въ довольно тускломъ зрительномъ зал х — ской оперы замчалось необычайное оживленіе. Шли «Гугеноты». Рауля плъ любимый теноръ; публики было много. Но вся эта публика, или, по крайней мр, ея значительное большинство не смотрла на сцену. Бинокли партера были прикованы къ крайней лож бель-этажа; туда же, при апплодисментахъ, посылалъ льстивые поклоны и любимый теноръ — здоровенный дтина съ хищнымъ висячимъ носомъ и глазами въ род чернослива. Онъ бросалъ въ ложу сладкіе взоры и рисовался въ своемъ красивомъ костюм съ кокетливыми ухватками опытнаго, умющаго заявить себя съ казовой стороны альфонса. Но дама, сидвшая у барьера ложи, не обращала на артиста никакого вниманія, да, кажется, даже и вовсе не слушала оперу, занятая разговоромъ со своимъ кавалеромъ. Сдые усы на бритомъ лиц и строгая выправка обличали въ этомъ

элегантномъ господин бывшаго военнаго и, врне всего, кавалериста, а умный, наблюдательный и неоткровенный взглядъ — большого дльца. Звали его Владиславомъ Антоновичемъ Замойскимъ; онъ былъ главнымъ управляющимъ х — скихъ земель княгини Латвиной — скромное званіе, дававшее, однако, Замойскому до тридцати тысячъ рублей въ годъ. Дама у барьера ложи и была сама княгиня Анастасія Романовна Латвина, только что прибывшая въ X. посл пятилтняго отсутствія. Она почти всегда жила въ Париж, и теперь, при первомъ ея вызд въ х — скій свтъ, мстныя аристократки съ завистливымъ замираніемъ сердца критически пожирали глазами ея ворговскій туалетъ и брилліанты отъ Шомберга. Княгиня выносила общее вниманіе, какъ бы не замчая его, — свойство лицъ, сдлавшихъ прочную привычку быть предметомъ постояннаго любопытства праздной толпы. Княгиня была далеко еще не стара и весьма недурна собою, хотя — вовсе не аристократической красотой. Ея свжее русское лицо съ пухлыми щеками, сочнымъ маленькимъ ртомъ и неправильнымъ — немножко на манеръ груши — носомъ, на первый взглядъ, казалось почти вульгарнымъ. Такія мщанскія физіономіи, обыкновенно, принадлежатъ женщинамъ не особенно умнымъ, мало образованнымъ, добродушнымъ, мягкосердечнымъ и слабохарактернымъ. Новички-знакомые часто принимали княгиню — благо ей это льстило почему то! — именно за такую ничтожную женщину, пока хорошенько не вглядывались въ нее или не заставляли ее рзкимъ словомъ, неловкою шуткой поднять свои вчно опущенныя рсницы и открыть глаза — громадные срые, съ жесткимъ стальнымъ блескомъ въ глубин, и никогда, — даже если княгиня заливалась самымъ, повидимому, задушевнымъ смхомъ, — не улыбающіеся. «Лицо прачки, фигура Цереры, взглядъ принцессы крови, мозгъ Бисмарка!» — такъ характеризовалъ свою супругу князь Ипполитъ Латвинъ, до тла прогорвшій баринъ, полу-развалившійся, отжившій, больной жуиръ. Его никогда не видали въ X. Онъ жилъ щедрыми подачками своей жены. всегда врозь съ нею, и гд-то очень далеко: не то на Хіос, не то на Азорскихъ островахъ. Такъ что многіе даже не врили: ужъ точно ли есть на свт какой-то князь Латвинъ, мужъ Анастасіи Романовны, урожденной Хромовой, дочери Романа Прохоровича Хромова, одного изъ богатйшихъ волжскихъ рыбниковъ, а въ начал сороковыхъ годовъ простого нижегородскаго мужика внайм на второстепенномъ рыбномъ промысл.

Не совсмъ заурядную исторію жизни, длъ и богатства Анастасіи Романовны придется начать издалека, ab оо.

Въ сороковыхъ годахъ Нижній постилъ князь М — въ — высокопоставленное лицо, почти всемогущее въ Россіи того времени, личный другъ императора Николая, человкъ съ острымъ и саркастическимъ умомъ. Въ Нижнемъ, разумется, его принимали съ великими почестями и съ еще большимъ страхомъ. Мстныя власти трепетали и до того перестарались въ усердіи оградить высокаго гостя отъ докучливости постороннихъ лицъ, а особенно всякаго рода просителей, что князь, по возвращеніи въ Петербургъ, юмористически воскликнулъ, въ отвтъ на вопросъ одного придворнаго, каково ему жилось въ Нижнемъ:

— Благодарю васъ, недурно — пилъ, лъ и спалъ, какъ никогда. Но зачмъ все-таки я самъ себя безвинно посадилъ на цлую недлю въ живой острогъ, — хоть убейте, не понимаю!

И могъ, сквозь стны этого то «живого острога» однажды сумлъ пробраться къ князю мужикъ, красавецъ собою — открытое смлое лицо, соколиные глаза, въ плечахъ — косая сажень — и первымъ дломъ поклонился его сіятельству громаднйшимъ осетромъ: даже привычные нижегородскіе знатоки ахнули при вид этой рыбины!

— Ты что жъ это — подарокъ или взятку мн даешь? — смясь, спросилъ князь: онъ любилъ фамильярничать съ низшими. — У тебя, наврно, есть какая-нибудь просьба?

— Есть, — спокойно сказалъ мужикъ.

— Ахъ, ты, разбойникъ! Какъ же ты смлъ подумать, что я беру?

— Вс нонче берутъ, ваше сіятельство! — лукаво возразилъ мужикъ. — Дти малыя, и то промаха не даютъ: вонъ у нашего городничаго мальчонка — шестой годъ всего пошелъ пискляку, а какъ попадетъ съ мамашенькой въ Гостиный дворъ, такъ игрушечныя лавки хоть запирай: безпремнно ухитрится, пузырь, зацпить самую, что ни есть, лучшую штуку. А ваше сіятельство, кажись, изъ младенческаго-то возраста ужъ вышли… Какъ не брать!

Князь покатился со смха, — такъ по вкусу пришлась ему философія дерзкаго мужика. Онъ уже заране смаковалъ наслажденіе

разсказать этотъ случай въ Петербург… Какой славный выйдетъ анекдотъ, и какъ будетъ смяться государь!

— Ну, мужичокъ, въ чемъ-же твое дло?

Мужикъ просилъ князя посодйствовать, чтобы за нимъ остались небольшія ловли при усть какой-то маленькой рченки.

— Извстно, ваше сіятельство, что на ловли эти будутъ торги… Да торги — что? На торгахъ, тотъ правъ, у кого мошна толще. Намъ съ толстосумами не тягаться: у насъ всего имущества, что крестъ на ше… А пить-сть тоже, не хуже другихъ, хочется!

— А кто ты такой?

— Я, ваше сіятельство, вольный… былъ господъ Шершовыхъ, но за родительскія заслуги на волю вышелъ: теперь живу самъ по себ здсь на промысл въ приказчикахъ у купца Тимоеева.

— Какъ звать?

— Романъ Хромовъ, ваше сіятельство.

— Откуда же у тебя деньги, чтобы взять за себя ловли? Наворовалъ, небось, а? — пошутилъ князь.

— Воровать не воровали, а что само въ руки плыло, того не упускали! — хладнокровно согласился Хромовъ и своимъ отвтомъ окончательно распотшилъ сановника.

Одного слова князя было, конечно, довольно, чтобы провинціальныя власти устроили Хромову искомую аренду. Хромовъ пошелъ въ гору и началъ богатть. Его боялись въ Поволожь: чуть что не до немъ, юркій мужикъ, не долго думая, отправлялся въ Петербургъ. Князь М. его не забывалъ и всегда съ неизмнной благосклонностью допускалъ къ себ, а Хромовъ, между балагурствомъ и краснобайствомъ, умлъ вставить нсколько словъ дкой правды, — и надъ головами его вороговъ собиралась жестокая гроза. Началась крымская компанія. Князь доставилъ Хромову выгодный подрядъ. Несмотря на вс скандалы интендантской неурядицы того печальнаго времени, Хромовъ вышелъ изъ своего предпріятія чистымъ, какъ стекло, съ репутаціей честнйшаго изъ поставщиковъ и истиннаго патріота, а, вдобавокъ ко всему, съ полумилліономъ барышей въ карман. Владя крупнымъ капиталомъ, онъ все шире и шире бралъ радіусъ своихъ коммерческихъ длъ и, скончавшись въ 1882 г., оставилъ своей дочери Анастасіи Романовн ровно четыре милліона рублей.

Анастасіи Романовн тогда только что минуло двадцать два года. Она была старшей дочерью Хромова отъ брака его съ бдной дворянкой Саратовой, заключеннаго еще въ то время, когда звзда хромовскаго счастья только что начала разгораться. Многіе изъ купечества предчувствовали будущій блескъ этой звзды, и Романъ Прохоровичъ не зналъ отбоя отъ свахъ, но онъ врно расчиталъ, что, связавъ себя съ богатой, но «срой» невстой, самъ навсегда останется срымъ, какъ туго ни набей мошну; а его честолюбіе шло много дальше. Захудалые и забвенные въ столиц Саратовы были близкой родней оскудвающимъ и забываемымъ Стремроловскимъ; эти были связаны до женской линіи съ баронами Эрнстъ-Траумфеттерами, фамиліей аристократической, гордой и вліятельной, но вчно нуждающейся въ деньгахъ, и, наконецъ, баронесса Траумфеттеръ приходилась родной племянницей князю М., покровителю Хромова.

Поэтому нечего удивляться, что зимой 1872 года въ гостиной баронессы разыгралась весьма трогательная сцена. Романъ Прохоровичъ — во всегдашнемъ своемъ костюм: бархатной поддевк, голубой рубах и шароварахъ въ высокіе сапоги, но съ брилліантами на пальцахъ и при золотой цпочк въ мизинецъ толщины, — стоялъ предъ баронессой на колняхъ и, держа за руки двухъ въ пухъ и прахъ разряженныхъ двочекъ, причиталъ въ томъ «народномъ» стил, который въ то время вошелъ въ моду.

— Матушка-барыня! твоя свтлйшая милость! не осуди ты меня, мужика-дурака! Не я прошу — нужда проситъ: сними съ моей души грхъ! призри сиротъ!.. Что я съ ними буду длать? Я, матушка, сиволапъ, гужедъ, въ лсу выросъ, пенью молился, а двочки мои, хотя по родительниц, - упокой, Господи, ея душу, дай ей царство небесное! — Дворянскія дти! Пригоже-ли имъ, сіятельная ты моя, оставаться къ нашей темнот? Успокой ты меня, матушка, твое высокопревосходительство: возьми къ себ моихъ сиротъ, и пусть он у тебя всякую науку произойдуть, а ужъ я въ долгу не останусь. И князь едоръ едоровичъ М. этомъ же тебя, матушка, проситъ…

Баронесса — дама весьма мечтательная и великая фантазерка. — была тронута: колнопреклоненный милліонеръ показался ей чуть не «Антономъ Горемыкой»; она плакала о покойной Хромовой искренними слезами, какъ будто та была ея ближайшимъ другомъ, хотя никогда въ жизни не видала жену Романа Прохоровича въ глаза и даже впослдствіи не твердо помнила имя этой горько оплаканной quasi-подруги. Нынче баронесса говорила Насг: «votre m`ere, cette petite ch'erie, ma toujours charmante Barbe»… а завтра другая сестра, маленькая Таня, слышала изъ устъ благодтельницы, что мамашу ее звали Еленой, Анной, Eudoxie и т. д., смотря по первому имени, пришедшему на память г-ж Траумфетгеръ. Воспитанницы были выгодны баронесс: Хромовъ кредитовалъ каждую дочь на десять тысячъ въ годъ и ни разу не спросилъ отчета у ихъ воспитательницы!.. Дочерей онъ навщалъ довольно часто и въ каждый свой пріздъ осыпалъ подарками чадъ и домочадцевъ траумфеттеровскаго семейства.