Семмант
Шрифт:
Она облизала меня всего, повизгивая от желания, кончила три раза, помогая себе рукой. Заставила кончить и меня – прямо себе в рот. Ха-ха-ха, – засмеялась хрипло, видя мою растерянность, – надо же, как легко ты сдаешься! Чего стоят тогда все твои неумелые сказки?
Уходи, – сказал я ей, и она ушла. Ушла победительницей, с гордо поднятой головой. Но эта победа была для нее последней. Я больше не скрывал от себя: она мне просто-напросто отвратна.
Разговоры закончились – я теперь отделывался коротким сухим «Я занят!» Ее электронные письма тоже оставались без ответа. Сначала она злилась, потом недоумевала,
Мне казалось даже, что это ее заводит, что она возбуждается на свои страдания, как на фетиш. Все, что было между нами когда-то, обесценилось, обратилось фарсом. И к тому же, ее слова и вся она, в рыданиях и соплях, казались мне неестественными как никогда раньше. Я ей не верил – за жалобами и стенаниями мне виделся жесткий план. Она сражалась за свою собственность, собрав все ресурсы, которые имела.
Я даже писал Семманту – по-моему, мол, мне в пору стать женоненавистником, навсегда. Признавался – я изумляюсь сам себе! И впрямь, вспоминая наш роман, я недоумевал, как во мне жили хоть какие-то чувства к этому жалкому существу. Я искал в себе их отзвук, но слышал не мелодию, а скрип и скрежет. Вся женская суть предстала передо мной по-другому. Я будто открыл для себя ее темную неблаговидную часть и вновь, в который уже раз, понял, что плохо знаю женщин.
Как бы мне хотелось, чтобы Лидия бросила меня сама! Чтобы она прониклась ко мне презрением, посчитала бы, что я ее недостоин. Но нет, достоинства, свои и чужие, были ей теперь не важны. В битве за собственность она была готова на все.
Потом мне в голову пришла спасительная мысль – точней, Лидия сама меня на нее натолкнула. Почему, – удивлялась она, – мы с тобой не видимся больше? Почему не спим вместе – ведь, что ни говори, тебе нужно иметь с кем-то секс. У тебя что, кто-то завелся? Быть может, в этом все дело?
Вот оно, подумал я, как здраво! Вот он, выход, подумал я и написал ей – да!
Кто же, кто же? – не отставала Лидия, и я, лишь чуть поразмыслив, выбрал самое правдоподобное и простое. Я выдумал связь со служанкой, Еленой Марией Гомес, убиравшей мое жилье два раза в неделю. И это сработало – как мощный заряд пластита.
К моему удивлению, Лидия не успокоилась – отнюдь. Получив мое письмо, она пришла в ярость. Теперь для нее все стало на свои места. «Другая женщина» – это так легко представить, это так ясно, так все объясняет…
Твоя Елена – реальная блядь! – орала она мне в автоответчик. – Теперь ты списываешь Адель с нее? Но у нее не белая, а оливковая кожа! Для тебя нет разницы, ты животное. Ты просто бесчувственная, похотливая скотина!
Она будто освободилась от пут, сбросила с себя все, что сковывало, мешало, перестала думать о роботе, что был ей чужд. Абстракции убрались с дороги, не смущали и не сдерживали порывы. Теперь ее письма несли в себе страшные заряды злобы. За ними маячил раздвоенный змеиный язык, жало тарантула, с которого сочились прозрачные капли. Она обещала сжить меня со света, уничтожить, посадить в тюрьму. Я конечно не верил ей – и зря. Нет существа ядовитее брошенной женщины, которая хочет отплатить
Наш разрушенный мир населили новые тени. Немощный призрак был изгнан с позором, а ему на смену явился демон – демон ненависти, полный сил. Его арсенал был богат на зависть, и вскоре я узнал, что Лидия пишет не только мне. Все знакомые, друзья, подруги оказались втянуты в ее войну. Она выбрала себе оружие – дикую, чудовищную клевету – и разила им без оглядки. Прежняя ее растерянность переросла в решимость; готовность унижаться – в ярость мщения. Ее злость переменила форму – из сознательной и логичной превратилась в иррациональное нечто, в плод абсурдной, искривленной реальности, видимой только ей, Лидии Алварес Алварес.
Она будто смотрела на вещи сквозь особую уродливую призму. Все, что попадало в ее ракурс, превращалось в поток нечистот. И при этом, она сама искренне верила в свои небылицы. Клевета была для нее новой правдой, Лидия не сомневалась в ее чистоте. От этого, ее слова обретали невероятную силу. Силу убеждения – те, кто слушал, видели перед собой отнюдь не лживую тварь. Женщина, убежденная в правоте – им казалось, так нельзя притвориться. И ей верили – почти сразу. В то время как я, оправдываясь, никак не мог принять все всерьез. И потому выглядел куда менее убедительно.
Лидия извергала из себя ненависть, как блевотину, как черную кровь. Мне казалось даже, наша битва – это обряд, языческий ритуал. Словно так нужно – принося жертвы – для очищения всего мира. Кто они, хмурые боги, избравшие для этого нас двоих? Ее – в качестве медиума, проводника темной силы. Меня – как мишень, нейтрализатора, поглотителя. При желании можно было бы возгордиться, но я не гордился, я чувствовал себя скверно. Тонул в негативе, судорожно хватая воздух, и думал – это не кончится никогда.
Лидии удалось убедить многих в совершенно несусветных вещах. Будто бы я, из ревности, унижал ее и запугивал, вымогал у нее деньги, украл драгоценности из сейфа. Бил – умело, не оставляя следов. Склонял раз за разом к извращенному сексу. Пытал бессонницей, привязывал к батарее. Обещал расправиться, если она обратится в полицию и все расскажет… Ее друзья звонили мне, угрожали в ответ. Предлагали прийти с повинной, проклинали, стыдили. Я издергался, воюя против всего мира, а Лидия не успокаивалась, ей все было мало. Она упивалась отчаянием и злостью, а ликующий демон раздувался от спеси, как облако, пронизанное линиями силового поля. Это были силы разрушения, деструкции – Лидия оказалась деструктивным гением. Жизнь ее обрела наконец смысл, будто все до этого – поклонники, удовольствия – было бесцельно и ничтожно. За этот смысл она цеплялась с невиданной силой, хоть при этом от нее самой почти ничего не осталось. Лишь оболочка, истертая до предела.
Прочее ушло в клевету и ложь – в облако ненависти, жалящее молниями. Оно втягивало в себя все, как смерч – разбухая, темнея. Здания рушились, и обломки неслись по периметру, обретая собственную инерцию, увеличивая масштаб катастрофы. Ее было не остановить – и вдруг все стихло. Звонки прекратились, и письма перестали приходить. Я вздохнул с облегчением, полагая, что Лидия одумалась наконец. Но нет, я был чересчур наивен. Ей еще хотелось мстить и мстить – и она уже знала, как.