Семнадцать рассказов (сборник)
Шрифт:
В столовой часы били в эту ночь как-то особенно неприятно и заунывно. Их бой разносился по всей квартире и долго не замирал: словно звуки скоплялись в углах комнат и дрожали там каким-то неопределённым не то шорохом, не то гулом. Порой весь дом будто вздрагивал, окна звенели, паркет трещал. Ему грезилось, что он через залу и столовую ясно слышит дыхание жены. Но вероятно, это его грудь дышала. Все двери были отворены настежь. Он раза два тихонько входил в спальню. Тени от лампадки ходили по потолку
В восемь часов ему подали записку.
— От Венига? — спросил он.
— Нет-с, это от Переварова. Вениг сказал, что будут после двух.
Он разорвал сбоку конверт, и начал читать.
«Ты знаешь, Александр Васильевич, — писал Переваров, — как я всегда был привязан к тебе и твоему семейству. То чувство симпатии и дружбы, что я чувствую к тебе — заставляет меня просить, чтобы ты не стесняясь позвал другого врача, конечно, лучше всего Венига. Я не верю своим познаниям, и могу ошибаться. Вера Алексеевна слишком изнурена, и бороться против воспаления трудно. Я боюсь нареканий с твоей стороны, и потому повторяю просьбу: пригласи Венига. Крепко жму твою руку».
Каденцов сразу не понял письма.
— Что такое? Почему же он не сказал этого вчера? Уж не ошибся ли он в диагнозе? Зачем же было тянуть всю ночь? Наконец, отчего самому не приехать, зачем это письмо?
Он быстро стал одеваться. Анна Ивановна высунулась из-за двери.
— Вас просит барыня.
«Умирает!» — мелькнуло у него в голове; и, хлопая туфлями и отстраняя собаку, он пошёл через залу и столовую, которую подметала прачка, в душную, ещё не проветренную спальню.
Она стала ещё белее, нос ещё больше заострился: да ещё бы — шесть дней она ничего не ела. Когда он вошёл, она подняла ресницы.
— Ты послал за Венигом? — прерывающимся шёпотом проговорила она. — Так не надо. Ну что старика тревожить. Мне… мне не так больно сегодня.
— Да я уж послал, он приедет. Я хочу успокоиться насчёт твоей болезни. Ведь нельзя же так…
— Мне лучше, — повторила она.
И глаза её опять закрылись.
Неурядица в этот день чувствовалась ещё сильнее. Обыкновенно господа вставали к десяти, даже к одиннадцати часам, а теперь поднялись в девятом. Самовар два раза приносили, и никто не пил чая. На диване в гостиной лежало полотенце для стирания пыли. Тем не менее, Каденцов сел за обычную работу.
К крайнему удивлению, он видел, что писать может, что мысли и связываются и выливаются на бумагу свободно. Но в то же время он чувствовал что нервы его натягиваются всё больше и больше, что наконец напряжение будет уже такое, что он его не вынесет. Весенний воздух, вливавшийся чрез открытую форточку, раздражал его наркотическою, острою, опьяняющею струёй. Перо быстро двигалось по бумаге, и написанные обычным, связным почерком слова крутились также ровно и прямо, точно в доме и не было больной.
Вениг
— Что же такое? Вы писали, что воспаление?
— Да, я побеспокоил вас, потому что Переваров ещё молодой врач…
— Он толковый, — словно про себя вставил Вениг.
— Всё-таки вы посмотрите.
Он в коротких словах начал передавать историю, как она заболела.
— Я в первый же день понял, что это серьёзно. Она утром проснулась, говорит, что не встанет, и забылась. Потом, в четыре часа, спрашивает — сколько времени? Я сказал. Она даже испугалась: «Как так поздно! А обед-то как же, а завтрак?» Встала сейчас же, накинула капот, перемоглась, вышла в столовую. И всего ведь это было в прошлую субботу. А теперь она и не говорит почти.
Вениг сказал: «гм», и, потирая руки, пошёл в спальню. Каденцов вошёл вслед за ним: ему хотелось знать что скажет жена, и узнает ли сразу доктора. Она узнала, но когда он начал снимать компрессы, она так застонала, что Каденцов не выдержал и ушёл.
В спальне слышались смутный шум и говор, и слабые стоны. Сердце его колотило усиленную дробь. Он быстро шагал по зале. Тело требовало движения. Все мышцы сокращались. Теперь ведь там решалось всё, решалась вся его дальнейшая жизнь. И он любил в этот миг свою жену так, как никогда не любил прежде. И как долги, как долги казались эти минуты пока там был доктор!
Наконец, он показался в столовой. На светлом фоне окна мелькнул его круглый силуэт и двинулся к нему тою же неторопливою походкой. Каденцов кинулся к нему навстречу. Он хотел угадать по его глазам результат осмотра. Но серые глазки были так же неопределённы, так же смотрели куда-то в пространство, а лицо было так же спокойно и серьёзно. Подойдя, он грустно встряхнул головой и сказал:
— Да, — ну!
Он развёл руками и слегка приподнял плечи. Каденцов почувствовал наконец то что-то, которое давно собиралось охватить его. Это «что-то» теперь овладело им.
— То есть, как же? — неловко ворочая языком, полушёпотом спросил он.
— Надежды нет.
Каденцов видел перламутровую пуговку его рубашки, видел брелки на его толстой цепочке, видел пробритый подбородок, но очень смутно сознавал слова.
Вениг положил ему на плечо руку.
— Истощён организм, — сказал он, — воспаления она не перенесёт.
— Может быть… может быть Переваров сделал ошибку?
— Никакой ошибки. Всё прекрасно. Он, как молодой врач, ещё хотел бороться… Это лишнее…