Семнадцать рассказов (сборник)
Шрифт:
— Вы должны уехать, — сказала она неуспокоившимся голосом. — Вы уедете завтра же. Слышите?
Он хотел взять её за руку, она его отстранила.
— Хорошо, я уеду, — ответил он, — но я должен знать причину, почему вы настаиваете на этом.
— Ах, вы всё-таки не поняли. Ну, слушайте: я виновата, — я виновата перед мужем, перед этою девочкою, наконец, перед собою. Я сделала гадость, я изменила мужу. Надо, чтобы было за это искупление…
— Да погоди: ну вот всё кончится у тебя, тогда мы разойдёмся, ты меня забудешь, заживёшь счастливо…
— Счастливо?
— Да, ну об этом надо было раньше думать, — подавляя в себе кипевшее бешенство, сказал он.
— О, я одна и буду нести всю тяжесть наказания! — мелодраматически возразила она. — Ребёнок будет жить на счёт мужа, он его будет кормить, воспитывать, ласкать, как своего, — а я буду перед ним всю жизнь лгать и лгать.
— Но я могу давать вам деньги на воспитание…
— Я вам швырну эти деньги в лицо! — крикнула она. — Как вы смеете это говорить!.. Вы знаете, что я для вас обманула мужа, который во всяком случае честнее вас.
Он хотел ей сказать, что как же год тому назад она выдерживала бурные сцены с мужем, потому что он завёл на стороне какую-то барыню; он хотел ей напомнить, что быть может она и бросилась-то к нему потому, что была обманута мужем, когда желание мести заговорило в ней сильнее других чувств. Хотел он всё это ей сказать, да удержался.
— Я завтра уеду, — повторил он.
Она помолчала. Он встал, хотел было вздохнуть, но счёл это лишним.
— Куда вы? — спросила она.
— Домой, — ответил он.
— Подождите, — сказала она.
Он сел на прежнее место.
— Послушайте, — промолвила она дотрагиваясь до его руки. — Вы на меня не сердитесь?
Он удивился этой перемене: голос её был гораздо мягче, да и лицо добрее.
— Вы не понимаете, — продолжала она, — что меня злит в вас. Меня злит ваше бессилие.
— Какое бессилие?
— Вы не можете захватить меня… Я не подчинена вам… Меня злит, что вы покойны. Ночью муж не спит, возится со мною, когда мне нездоровится, а вы спите у себя на даче — вам хоть бы что… Вы ничем не показываете надо мною своей силы. Я хотела бы любить такого человека, который бы владел мною безгранично.
Он не выдержал, и улыбнулся.
— А я бессилен, я не могу вырвать тебя от мужа? Я тебе сколько раз говорил: брось его, разойдись с ним.
— Он мне девочки не отдаст. А я не могу без неё.
— Да, ну так что же делать?
— Ах не знаю я, — ответила она, и прижалась к нему крепко-крепко.
Он с некоторым беспокойством глянул вдоль берега. Англичанин пропал, должно быть пошёл за трубкою. Он целовал её в пробор, который пришёлся как раз возле его губ, целовал маленькие, тёплые ручки, чувствовал её голову на плече…
— Что же, ехать мне завтра? — спросил он с недоумением.
Она подняла голову.
— Как хочешь. Подожди ещё два дня. Впрочем, нет: лучше уезжай. Не знаю…
Он взял её за обе руки.
— Да скажи ты мне одно: любишь ты меня ещё, или
Она прямо и серьёзно посмотрела ему в глаза.
— Не знаю. Десять минут назад я тебя ненавидела.
— За что?
— Тоже не знаю.
— Так что же мне делать? — вышел он из себя.
— И этого не знаю.
Она встала, подозвала девочку, и взяла её за руку.
— Во всяком случае, — сказала она, — приходи вечером пить чай. Муж к тому времени вернётся. Тогда и поговорим.
— О чём?
— О твоём отъезде… Голубчик, ты не сердись, я не знаю, что со мною. Только я всё это говорю искренно…
Она протянула руку, которую он поцеловал, и пошла к небольшой калитке, что белела под густою чащею берёз. Платье её мелькнуло между кустами и скрылось.
Он постоял, сжал значительно губы и пошёл вдоль берега, стараясь идти по влажному песку, который был твёрже.
— Странная женщина, — проговорил он, безучастно смотря на англичанина, старательно выпятившего свою трубу в неопределённое пространство, — и повернул к себе на дачу. Голова его горела, он был очень взволнован.
А она, пожалуй, сказала правду, что мужчина не в состоянии понять самой простой вещи: мужчина всё или анализирует, или бесится…
II. В лесу
Лесною тропинкою, на мохнатой лошадке, ехала амазонка. Было ей лет под тридцать; сидела она на седле весьма уверенно и смело. Следом за нею ехал господин одних лет с нею, черноусый, черноглазый, с раздувающимися ноздрями, с разгорячённым ездою лицом. Они ехали самою чащею, пронизанною тонкими иглами золотых лучей вечернего румяного солнца. Он смотрел, как светлая тень от листвы водопадом скользила по её синей амазонке и караковой лошади. Он смотрел, как упруго охватила материя её плечи и как плавно колышется она на развалистом ходе лошадки.
— Лизавета Борисовна! — крикнул он.
— А? — отозвалась она.
— Зачем мы тут едем?
— Здесь хорошо. Смотрите, какая прелесть…
— Скучно: я вас не вижу.
Она засмеялась, и повела хлыстом вокруг.
— Неужели вам это не нравится?
— Очень нравится, но только я вас не вижу. Вы в тысячу раз интереснее всяких пейзажей… Что вам за охота…
Её лошадь перепрыгнула какую-то яму.
— Ещё новость! — пробормотал он, — перескакивая вслед за нею.
— Скоро будет прямая дорога, — обнадёжила она.
— Я езжу с вами только для того, — говорил он, — чтобы быть с вами глаз на глаз. У вас дома целая кунсткамера всяких ушей. Только и поговорить, что на таких прогулках, а вы целые полчаса ездите по каким-то трущобам… Вчера шёл дождь, не ездили, сегодня поехали — а что толку?
Она слушала как-то одним ухом, слегка поворотив голову.
— Сейчас мы выедем на прямую дорогу, — повторила она, — вот за этим поворотом.
За поворотом, правда, оказалась дорога.
Он продвинул лошадь вперёд и сравнялся с нею. Она на него посмотрела с любопытством.