Семнадцатилетние
Шрифт:
— Ой, ей-богу! Вечно ты что-нибудь такое выдумаешь! — рассердилась девушка.
— А что ты кипятишься? Бросит не бросит... Ну, одна бросит, другая нет. Не все ли тебе равно?
— Ошибаешься. Это вопрос принципиальный. Может женщина работать наравне с мужчиной или не может?
— Этот вопрос, милая моя, в семнадцатом году решен, а вы все еще кулаками машете.
Этот ответ огорошил Тамару. «Вот история, — подумала она. — С ним невозможно спорить. Скажет что-нибудь и как в воду окунет».
— Знаешь, папа, я, пожалуй, выпью с тобой
— Давно бы так! Тамара достала из буфета чашку, налила чай, села рядом с отцом и провела ладонью по его спине.
— Вспотел-то ты... мокрый... Папа, а какой у нас учитель по литературе — лучше не придумать! Я, понимаешь, нарисовала дружеский шарж на него, а он даже не обиделся. Очень правильный человек!
— Зачем же на дружеский обижаться?
— Другая бы учительница на его месте... У-у-у! Такую бы историю затеяла! — Тамара сделала несколько глотков. — Ты только послушай, что говорил нам сегодня Константин Семенович!
— А кто такой Константин Семенович?
— Наш учитель по литературе. Какая у тебя плохая, память на имена!.. Я же тебе вчера рассказывала про него.
— Имен тысячи, а я один. Разве все запомнишь? — невозмутимо ответил отец. — Так что он говорил?
— Что? Ах, да... Что он говорил? — задумчиво переспросила Тамара. — Вот и забыла. У меня память, как у тебя...
— Девичья!
— Нам с тобой надо заниматься. Память упражнять»
— Конечно! Только у меня и делов!
— Стоп! Вспомнила! Видишь ли, в чем дело... Часто мы читаем литературное произведение и одновременно думаем — что, зачем и почему? А в результате ничего не понимаем. Всякое произведение нужно читать без предвзятого отношения к нему. Потом, когда прочитаешь, можно подумать и проанализировать: чтя хорошо, что плохо, что взволновало и почему, кому симпатизируешь, сочувствуешь и почему? Что нового узнала о жизни, о людях, об идеях? — говорила она, невольно подражая Константину Семеновичу. — А ведь что мы делаем? Мы часто произведение не анализируем, а анатомируем. Голову долой, руки, ноги долой, живот распорем и... что получается? Все разваливается, и никакого произведения нет. И удовольствия нет!
— Да уж какое тут удовольствие, если руки, ноги долой...
Тамара давно привыкла к шутливому тону отца, ли била с ним говорить и всегда находила в нем хорошего слушателя.
— Мы привыкли смотреть на все явления жизни, литературы, искусства рационалистически, — продолжала она ораторствовать, словно перед ней была большая аудитория.
— Привычка — это большое дело...
— Когда я буду журналистом... Теперь я понимаю, в каком направлении следует двигаться... Только все это надо еще крепко продумать, развить и выработать в себе. Ох! Много еще работы, папа! — закончила она со вздохом.
— Послушай-ка, Тимоша, — сказал отец и протянул ей маленькую фотографию. — Вот погляди на эту физиономию.
Девушка взяла фотографию, на которой был изображен усатый человек с гладкой прической.
— Можешь ты его срисовать
— А зачем это тебе?
— Для нашей стенгазеты. Надо так нарисовать, чтобы похожий был.
— Когда это надо?
— Поскорей бы.
— Уроков задают много... Ну, ладно. Нарисую.
— Ты постарайся, чтобы смешней!
Рисовала Тамара прекрасно, но почему-то не любила это занятие и быстро уставала. Выпуск стенгазеты школы она всегда откладывала до последнего дня. Учитель рисования и многие другие советовали поступить в Академию художеств, но не лежала у нее душа к рисованию. Вот и сейчас она с кислой гримасой спрятала фотографию в полевую офицерскую сумку, но отказать отцу не могла.
— Тамара, ты собираешься сегодня спать? — раздался голос матери.
— Сейчас, мама!
Девушка допила остывший чай и принялась устраивать постель. Спала она на походной складной кровати, которую отец где-то раздобыл по ее просьбе. Она приучала себя ко всяким невзгодам. Каждый журналист, как ей казалось, должен много ездить по стране, все видеть, знать и слышать, Она всегда воображала себя за рулем своей машины, в которую погружены эта складная кровать, две смены белья, чайник и кое-что из продуктов.
— Папа, ты скоро кончишь свое чаепитие?
— А что?
— Имей в виду, что много пить вредно. Человеку надо в сутки всего один литр жидкости.
— Если сорокаградусной, то это много!
— Я говорю про воду.
— Больному человеку все вредно.
— Довольно, папа! — строго сказала Тамара и унесла самовар.
Когда она вернулась в комнату, отец стоял около стола с пустым стаканом.
— Еще бы только один стаканчик... Ложись, я тебе мешать не буду.
С этими словами он ушел, захватив с собой стакан, сахарницу и маленький чайник.
Лишь только Тамара легла, на ее подушку прыгнула кошка и, ткнувшись мордой в щеку, замурлыкала.
Скоро вернулся отец и остановился у изголовья дочери.
— Ты спишь, Тимоша? — тихо спросил он.
— Нет. А что?
— Да видишь ли, какая штука... У нас на заводе идет борьба за качество... Так мы хотим, значит, обещание составить и всей бригадой под ним подписаться. Ну, ты понимаешь... Обязательство это под стекло в цеху повесить в красивой такой рамочке...
Тамара вдруг вскочила с кровати и, как в детстве, захлопала в ладоши.
— Папа! Вот это здорово!
— Ты с ума сошла, Тамара! — заворчала мать. — Дай хоть другим-то спать.
— Ты понимаешь, папа! Это как раз то, что нам надо! Мы тоже напишем обещание. Долой тройки!.. И тоже все подпишемся!
— Кого долой? — переспросил отец.
— Тройки! Тройка — это, знаешь, очень неважная продукция. Ты мне подсказал замечательную мысль! Мы сегодня с девочками думали, в какой форме начать, борьбу за лучшую учебу. Я сейчас же напишу!.. Или нет! Завтра утром, на свежую голову лучше.