Семнадцатый самозванец
Шрифт:
Эпилог Зимой 1661 года в Кремле, в толпе, стоявшей у патриаршего собора, появился статный мужик с курчавящейся бородкой. Из открытых дверей доносилось благолепное, ангелоподобное пение и
— Кто таков — Анкудинов?
— Великий еретик!
А мужик спросил снова:
— И все же, за что его так-то — анафеме?
Старец удивился:
— Нешто не знаешь, сколь уже лет анафемствуют Тимошку — злого еретика, продавшего и церковь, и государя, и именовавшего себя — облыжно князем Шуйским.
Мужик, тряхнув кудрями, спросил снова:
— Ты, дедушко, не гневись — издалека я, с Соловков иду, а сам — с Дону, и всего того, о чем ты баишь — не ведаю.
— А пошто это тебе, парень?
Мужик весело блеснул ровными, крепкими зубами.
— Любопытен я, дедушко, до всего, что вижу.
— А как звать-то тебя, любопытный?
— Стенькой, — ответил мужик. —
— По-московски, значит, будет Разин, — сказал старик.
— По-московски — Степан Тимофеевич Разин, — согласно подтвердил парень.
И встал, отринутый богом и людьми, Тимофей Демьянов сын Анкудинов в ряд с ворами и ересиархами, от имен которых в смертном страхе обмирало не одно сердце, ибо перед ним поминали первого самозванца — Гришку Отрепьева, а сразу же за ним вероучителя раскола протопопа Аввакума.
А следом шли Стенька Разин и Ивашка Мазепа, и Емелька Пугачев — позор России и её бесмертная слава. А он, Тимофей Анкудинов, не стал славой России, но не стал и её позором. Он не был Разиным, но не был и Мазепой. Он шел за светом и хотел рукою коснуться истины. Он умер задолго до рассвета, не в сумерках даже — в глубокой тьме.
Он хотел познать истину, чтобы истина сделала его свободным, а он, принеся её людям, сделал бы свободными и их. И разве не был он горящей свечой на крестном пути рода человеческого к истине?