Семья Эглетьер
Шрифт:
Патрик говорил нарочито громко, и Козлов обернулся к нему:
— Мы с вами стоим на разных позициях, дорогой мой. Вы утверждаете необходимость экзотерической доктрины ради поддержания народа в узде послушания и порядка, я же имею в виду доктрину эзотерическую, годную лишь для тех, кто не боится задавать себе вопросы.
— Но не может же быть двух религий, — воскликнул Патрик, — одна для посвященных, другая для толпы! Бога нельзя делить на части!
Мадлен призналась себе, что в этом споре ей ближе Патрик. Его взгляды были ясными, от них становилось покойнее на душе, взгляды же Козлова казались мрачными, циничными, внушающими тревогу, они ничего не давали,
— Что же вас заставляет жить, если вы ни во что не верите?
— Может быть, сила, приобретенная за прожитые годы, — сказал Козлов с легким смехом, который не встретил ответа.
— Как это грустно! — по-детски огорчилась Франсуаза.
Козлов затянулся, глотнул дым и произнес медленно и многозначительно:
— Еще грустнее, по-моему, избрать путь добродетели только потому, что в конце его маячит рай, точно морковка для кролика.
— И вы можете заниматься своим делом, так логически обосновав безнадежность? — спросила Мадлен.
— Разумеется. Хорошо выполненная работа дает удовлетворение. Прекрасно сознавая, что после смерти ровно ничего не останется от моих речей и дел, понимая всю ничтожность моих занятий перед лицом вечности, которая поглотит меня в один прекрасный день, я тем не менее испытываю необъяснимую уверенность, что именно так мне и следует жить. Если бы я думал или действовал иначе, это было бы нечестно.
— По отношению к кому? — спросила Мадлен.
Козлов сделал неопределенный жест, и пепел с его сигареты упал на ковер.
— К себе самому, наверное, — ответил он. И, повернувшись к Франсуазе, добавил с чуть насмешливой улыбкой: — А может быть, к Богу…
— Вот видите, — радостно подхватила Франсуаза, — вы сами к нему приходите!
— Я никогда и не удалялся от него. Я только отказываюсь его определять. Для меня Бог — недоступная тайна, которая открывается в крике ласточки, проносящейся в полоске неба между крышами, или даже в хрупкой яичной скорлупе, проплывающей мимо меня по ручью…
Козлов потушил сигарету. Правой рукой с недопитой рюмкой, зажатой между двумя пальцами, он легко поводил в воздухе. В другом конце гостиной то и дело раздавались взрывы смеха. Мирей Борделе показывала фигуру какого-то танца.
— Короче говоря, — язвительно заметил Патрик, — вы отказываетесь сочетать здравый смысл и религиозное чувство.
Глаза Козлова сузились.
— Да, отказываюсь! Здравый смысл практичен и осторожен. Руководствуясь здравым смыслом, не совершишь ничего великого. Если поставить во главу угла здравый смысл, мы будем действовать только из корыстных побуждений, не станем поддерживать благородное, но заведомо безнадежное дело, жертвовать своим покоем и жизнью ради справедливости, не сможем преодолеть себя, бороться, ошибаться, начинать снова, иначе говоря, жить!
Он замолчал, переводя дыхание, и заключил более мягким тоном:
— Все очень просто! Традиционная религия помогает среднему человеку примириться с жизнью, и это естественно. Но человек развитый, если он мыслит хоть немного, должен искать цель своего существования в чем-то ином. Раз он наделен разумом, он должен развивать его, обогащать и пользоваться им. В этом долг мыслящего человека. Точно так же, как долг всякой женщины не скрывать, а подчеркивать свою привлекательность…
Козлов бросил дружелюбный взгляд на Франсуазу. Она смутилась, покраснела и стала обносить гостей напитками и сандвичами. Наступила долгая пауза, словно каждый обдумывал слова Козлова. Мадлен наблюдала за ним и не могла избавиться от неловкости. В его резкой, страстной проповеди ей чудилось позерство. Как это не по-французски! У окна рассказывали анекдоты. Девичий голос воскликнул:
— Брось, Ролан, это уж слишком глупо!
И тут в гостиную вошла Кароль. Ее появление произвело сенсацию: изящная, непринужденная, веселая, она сумела каждому улыбнуться и каждому сказать что-то приятное. В один миг все взоры устремились на нее. Молоденькие девушки сразу поблекли, пока Кароль щебетала: «Не беспокойтесь!.. Ну что вы… Я только на минутку!..» Даже Козлов наблюдал за ней с благосклонным любопытством, как если бы Кароль демонстрировала прекрасно отработанный номер. Мадлен подумала, что притворство, доведенное до такого совершенства, почти искусство. А Франсуаза меж тем предложила мачехе лучшее кресло, и Кароль опустилась в него, точно бабочка на цветок. Вокруг нее тотчас образовался круг. Она не произнесла ничего значительного, однако все слушали ее с удовольствием и даже с интересом.
Жан-Марк вернулся домой только в половине восьмого. Уже в коридоре, услышав громкие голоса, он почувствовал раздражение. А войдя в гостиную, сразу увидел Кароль и подумал бы, что это она собрала гостей, если б не знал, что вечеринку устраивала Франсуаза. Целый день Жан-Марк просидел над учебниками по гражданскому праву вместе со своим сокурсником; Юбертелю, конечно, было далеко до Дидье, но для зубрежки он оказался вполне подходящим напарником. Голова Жан-Марка трещала от юридических терминов, и он с удовольствием выпил рюмку виски, которую ему протянула Мадлен. Затем уселся на диван между двумя незнакомыми ему юношами.
Жан-Марк старался заинтересоваться друзьями сестры, но против воли смотрел только на Кароль. После возвращения из Бромея она не сделала ни одного шага к сближению, и это помогало Жан-Марку верить, что все кончено. Эта мысль его успокаивала. К тому же через три дня возвращается отец. А в понедельник возобновятся занятия на факультете… Он снова войдет в привычную колею домашних и университетских будней, и это, казалось Жан-Марку, охранит его от всех опасностей. А пока он смотрел, как, гибко изогнувшись, Кароль рассказывала Козлову о выставке старинных кукол, которую она посетила с приятельницей. Жан-Марк с досадой прислушивался к ее преувеличенно любезным интонациям. Это кокетство, думал он, просто недостойно ее. Пока он мысленно осуждал Кароль, та встала и подошла к нему за сигаретой. Жан-Марк почувствовал себя так, будто его вытащили из пропасти. Когда он щелкнул зажигалкой, Кароль слегка коснулась его руки. Огонек вспыхнул между ними, точно знак дружбы. Кароль выдохнула дым, улыбнулась и тотчас отошла. Жан-Марк хотел бы найти в себе силы подняться и уйти, но продолжал сидеть, очарованный, злой на самого себя, погруженный в мрачные мысли. Он молча тянул виски, пока Кароль не удалилась к себе. Гости сразу же разошлись, будто ничто больше их не удерживало. В опустевшей комнате, стоя среди грязных тарелок и рюмок, Франсуаза с сияющим лицом спрашивала Мадлен:
— Понравился тебе Козлов?
Жан-Марк снова зажег лампочку у изголовья кровати, взглянул на часы — был час ночи, — поднял с пола курс административного права и мутными от бессонницы глазами стал читать скучный текст: «Нравственный ущерб в административном праве должен рассматриваться как неимущественный ущерб, т. е. как такой, который может лишь произвольно получить денежную оценку… Государственный совет в течение долгого времени отказывал частным лицам в возмещении нравственного ущерба, по крайней мере praetium doloris, т. е. ущерба, нанесенного чувствам пострадавшего».