Семья Эглетьер
Шрифт:
Обедать в этот вечер никому не хотелось: сандвичи и пирожные перебили аппетит. Мерседес была отпущена по случаю Пасхи, и Аньес одна убрала гостиную и вымыла посуду. Несмотря на протесты Франсуазы и Жан-Марка, Мадлен отправилась на ночь в гостиницу Моне. Ее упорное нежелание ночевать в квартире брата превращалось в навязчивую идею. Мадлен жила у него на даче — может быть, потому что поблизости не было гостиниц, — но только не в парижской квартире! И чем больше ее уговаривали, тем ожесточеннее упиралась Мадлен. Пожалуй, Жан-Марк даже любил ее за это смешное упрямство. Он тоже хотел бы иметь такую силу воли, чтобы никогда не отступаться от своих решений. Не сворачивать в сторону. Двигаться только вперед. На полной скорости, прямо к цели. А он колебался, вилял… Жан-Марк снова подумал
Разбудил Жан-Марка легкий шорох. Приподнявшись на локте, он увидел, как на стене против кровати расширяется полоска света. Кто-то медленно открывал дверь. Жан-Марк нащупал выключатель, и яркий свет залил комнату: Кароль! Белая полупрозрачная ткань сорочки падала легкими складками. Лицо Кароль было серьезно. Раньше, чем он успел вымолвить хотя бы слово, она поднесла палец к губам. Оцепенев, Жан-Марк смотрел, как она скользящей походкой приближается к его кровати. Под тонкой рубашкой угадывались округлости ее груди и бедер. Она остановилась перед ним — прозрачная, белая, неотвратимая. Две гибкие руки охватили голову Жан-Марка. Она наклонилась над ним, и он увидел совсем близко от себя незнакомое лицо. В глазах Кароль была мольба, смиренная и жестокая, и эта хищная нежность завораживала его.
— Жан-Марк, — прошептала она. — Я не могу больше!
И ему показалось, что сейчас его грудная клетка не выдержит бури, поднявшейся внутри. Едва удерживаясь от крика, он обнял прекрасное тело, обжигающее его своим жаром, и упал вместе с Кароль на склон горы, по которой они катились, борясь и смешивая дыхание, пока у подножия наслаждение не обрушилось на него, точно грозовой шквал.
XVII
Кароль взглянула на спидометр.
— Не так быстро, Жан-Марк.
— Надо поторопиться, если мы хотим быть в Париже к половине девятого.
— Будем, когда сможем, дорогой. По-моему, лучше что-нибудь сочинить, чем попасть в аварию.
Жан-Марк чуть не отрезал: «Но не по-моему», однако промолчал и сбавил скорость, усмиренный нежностью ее взгляда. По шоссе текла река огней, красных в одну сторону, ярко-желтых в другую. Сиреневое зарево в небе предвещало близость Парижа. Жан-Марк с неохотой посторонился, уступая дорогу более быстроходным машинам. Кароль обняла его за шею. Это она придумала съездить на полдня в «Феродьер». Конечно, там им было спокойнее, чем прошлой ночью в комнате Жан-Марка, когда малейший шорох заставлял их леденеть от страха. Укрывшись в загородном доме, они могли ни с кем не считаться хотя бы несколько часов. Здесь они были свободны, здесь ничто не угрожало их любви. Кароль привезла из Парижа три красные розы и поставила их в вазу. Жан-Марк развел в камине огонь; и каждый увидел, как в глазах другого загорается желание. Жан-Марк и теперь еще ощущал всем телом нежное тепло прижавшейся к нему Кароль. Ему казалось, что губы его стали иными после ее поцелуев. В его ушах звучали слова, которые она шептала в темноте. Неужели это правда, неужели она в самом деле говорила, что у него красивые глаза, что он стройный и сильный, что ей хорошо с ним? А он? Что он в ослеплении страсти кричал этой женщине? Он не мог вспомнить. Но в одном он был уверен: то, что он до сих пор считал любовью, было просто физической потребностью, чем-то для него унизительной, а с Кароль все было иначе. Ни одно ее движение не коробило его, ни одна поза не выглядела некрасивой. Ее обнаженное тело казалось ему чудом. Он сжимал ее в объятиях и каждую минуту изумлялся тому, что вся она — от головы до пят — оказалась живым воплощением самых сокровенных его мечтаний. Неужели они нашли друг друга только затем, чтобы тут же потерять? Жан-Марк снова прибавил скорость. Он почти желал катастрофы. Лучше погибнуть вместе с нею мгновенно, чем погрязнуть в позорных и неизбежных компромиссах.
— Ты опять за свое, Жан-Марк!
Жан-Марк обогнал две машины и с досадой проговорил:
— Стоит мне вспомнить, что через два дня…
— Не надо, дорогой. Завтра мы снова поедем в «Феродьер».
— А послезавтра ты отправишься встречать его в аэропорт!
— Это ничего не изменит.
— Ты так думаешь? Вернее, хочешь, чтобы я этому поверил? Но это же невозможно, Кароль! Когда он вернется, между нами все кончится!
— Почему?
— Я не выдержу… Знать, что в первую же ночь ты и он…
— Между мной и Филиппом уже давно ничего нет!
— Неправда! Ты лжешь! Впрочем, я сам все узнаю наутро по твоему лицу. Ох, Кароль, какое мучение! Что с нами будет?
В слабом свете приборного щитка он угадывал рядом с собой ее четкий профиль. В этой изящной фарфоровой куколке таилась устрашающая воля.
— Положись на меня, — сказала Кароль. — Думай только о нашей любви. Ничто другое не должно для тебя существовать.
— А для тебя?
— Я люблю тебя, Жан-Марк. Люблю как безумная. И знай, никто так не владеет собой, как обезумевшая женщина, которая знает, чего хочет.
Кароль потянулась к нему, и быстрые, горячие поцелуи побежали по его щеке, от уха к уголку рта. Волна желания захлестнула его. И снова Жан-Марк подумал, что лучше погибнуть, только не быть низвергнутым с вершины этого счастья. Но воспоминание о двух мужчинах, попавших в катастрофу, отрезвило его. Он увидел, как красная жидкость, скрытая от взглядов в бесчисленных сосудах, расползается огромным пятном, пропитывая одежду и землю; изуродованную Кароль, толпу свидетелей. Разразится скандал: да еще, может быть, он умрет не сразу… Холодная дрожь пробежала по спине Жан-Марка.
У первого парижского светофора Кароль сказала:
— Я сяду за руль, а ты поедешь на метро. Мы не должны возвращаться вместе.
Она помнила обо всем. Жан-Марк подчинился.
Машина отъехала, а он еще какое-то время растерянно стоял на тротуаре. Он вдруг почувствовал себя обобранным.
Когда без четверти девять он явился домой, вся семья сидела за столом: Кароль, Мадлен, Франсуаза и даже Даниэль, вернувшийся из Фонтенбло. Выразив всем своим видом неодобрение, Мерседес перестала подавать и застыла, ожидая распоряжений.
— Это уже слишком, Жан-Марк, — сказала Кароль вкрадчивым голосом. — С каждым днем ты приходишь все позже и позже!
В который раз она поражала его естественностью своей лжи. Жан-Марка даже немного злила тщательность, с которой Кароль оберегала их тайну. Может ли она, столь неискренняя со всеми, быть искренней с ним? Пробормотав извинение, Жан-Марк сел и положил что-то себе на тарелку. Даниэль продолжал рассказывать о пещере, куда он забрел с одноклассниками и где оказалось полно летучих мышей, висящих вниз толовой.
— Они ужасно потешные, ты не можешь себе представить! Мордочка, как у собаки, а шерсть гладкая…
— И ты их трогал? — спросила Франсуаза.
— Конечно!
— Какая гадость!
Их голоса слились для Жан-Марка в смутный гул, больше он ничего не слышал. Тысячи летучих мышей бились в комнате. Несколько раз, поднимая глаза, он ловил на себе настороженный взгляд тетки. Уж не подозревает ли она что-нибудь? Не может быть, он приписывает ей проницательность, которой у нее никогда не было. Жан-Марк успокоился, выпил стакан вина и сделал вид, будто заинтересован разговором. Но тут же вздрогнул, как от удара кнутом. Кароль сказала: