Семья Горбатовых. Часть вторая.
Шрифт:
— Наконец, если бы я не убежала, он стал бы меня бить!.. Я была в таком ужасном состоянии!.. — так закончила она и принялась горько, но тихо плакать.
Потом опять заговорила:
— Никого нет… я думала, что я умру… и, во всяком случае, я теперь уверена, что это плохо кончится… Если бы ты знал, что я чувствовала! Но, видно, Бог все же сжалился надо мною… я жива, хотя и не знаю, что будет дальше… Я вот не могу подняться… я все так разбита… такая тяжесть!.. И одна… одна… некому помочь мне! Я бы поехала к матери, но она еще не вернулась из деревни… А ты… разве ты мой защитник? Я ждала тебя… и я уверена, что он уже Бог знает что рассказал тебе.
Она
— Да, конечно, он все сказал мне! Скрывать от меня такие вещи он не имел права…
— И ты, конечно, уже поверил? — сквозь слезы оскорбленного достоинства спросила она.
— Он никогда не лжет.
— Так, значит, — я… я лгу?
— Если бы вы даже и вообще не лгали, то все же в таком случае солгали бы непременно.
Катрин всплеснула руками и закатила глаза.
— О, Боже, за что же я так наказана? Да неужели я, действительно, до такой степени несчастна!..
Она совсем превратилась теперь в невинную страдалицу. Ее лицо приняло такое выражение, которое могло бы кого угодно растрогать.
— Владимир, — сказала она без тени раздражения, — я хорошо знаю свои недостатки, я взбалмошная и капризная… Между нами часто происходили неудовольствия…
— Я, кажется, никогда не вызывал их… — произнес он.
— Не вызывал! Но как же ты ко мне относился? Когда я выходила за тебя замуж, я так была уверена в любви твоей, я так тебя любила…
— Любила! — с презрительной улыбкой сказал он.
— Да, любила! Но ты скоро оттолкнул меня своей холодностью… Я убедилась, что ты меня не любишь… Я была возмущена… но жизнь учит со всеми примиряться… я примирилась и с этой ужасной для меня мыслью… Я никому никогда не жаловалась… Я думала: ну что же, я буду жить и без любви! — и о новом чувстве я никогда не думала. И я была уверена, что ты меня знаешь настолько, чтобы не подозревать меня…
— К сожалению, я, действительно, не подозревал до сегодня, но оказывается, что я плохо знал вас.
Она закусила губы, и ее лицо вдруг стало злым. Но это было только одно мгновение. Она продолжала все тем же трогательным тоном:
— Ревность — между нами — еще этого недоставало!.. Подозрение… и относительно кого же!.. Ведь ты сам не раз говорил мне, что я должна быть как можно любезнее с Щапским. Ты сам всегда звал его. Мне приятно его общество, он такой интересный, такой умный, так умеет рассказывать… Ведь ты все это знаешь… Да подумай же: ну хорошо, ты можешь не любить меня, презирать меня; но ты должен же мне верить… я тебе не изменяла, я не могу этого, я, наконец, слишком дорожу собой!..
— Прекратим эту комедию! — сказал Владимир. — Нельзя так тянуть, потому что даже и моему терпению, моему спокойствию есть предел! Все ясно… объясняться нам нечего! Нам нужно решить серьезные вопросы. Я пришел для того, чтобы сказать вам, что ради моих родителей хотел бы избежать скандала и огласки…
Он не заметил, по обыкновению совсем почти закрыв свои глаза, как она вдруг при этих словах его хитро и презрительно усмехнулась.
— Я не хочу огласки, — продолжал он, — но я заранее должен объявить вам, что ни под каким видом, ни за что в мире не дам своего имени этому ребенку. Устраивайте это как знаете, вам есть время подумать… Вы можете уехать за границу и ребенка отдать кому-нибудь на воспитание, объявив здесь, что он умер. Все это можно устроить, все можно скрыть… Ответьте мне скорее и раз и навсегда, потому что я не хочу больше говорить с вами, — согласны
Теперь он поднял глаза и устремил на нее свой холодный взгляд. Она опять была олицетворением несчастья. Он никогда не видел у нее такого лица. Он ожидал самой бурной сцены от этой необузданной женщины и заранее позаботился хорошенько запереть двери, чтобы никто не слышал их объяснений. И вдруг она такая! Он решительно не понимал ее, она поставила его в тупик.
— Какое испытание! Что я должна выносить!.. Чего вы от меня требуете? — шептала она, ломая себе руки. — Если бы я так низко пала, если бы я стала матерью не вашего ребенка, я бы должна была вынести на себе всю за это ответственность и расстаться с ним, чего бы мне это ни стоило… Но требовать, чтобы я рассталась с моим ребенком… с вашим ребенком, — что же это такое? Вы говорите, что ваш брат не в состоянии солгать… ведь и я до сегодняшнего дня сама так думала!.. Что же, это, может быть, правда, может быть, он думает, что не лжет… Но он такой странный… я ничего не понимаю… Я приняла Щапского в маленькой гостиной… Я очень ему обрадовалась… мне кажется, он искренно расположен ко мне… Мы давно не видались… Да что же такое было?
Она взялась за голову, будто припоминая.
— Он поцеловал у меня руку, когда вошел… потом, когда уходил… и еще раз во время разговора… Я побранила его за то, что он не писал нам и оставлял нас в неизвестности — где он, жив ли… Он отвечал, что послал и вам и мне письмо… я не получила этого письма… может быть, оно у вас…
— Никаких от него писем ни на ваше, ни на мое имя не приходило! — сказал Владимир.
— Значит, они не дошли, пропали… Потом что же было? Он заметил мое положение… и вот тут-то, поздравляя меня, поцеловал мою руку… Потом… я не хотела перед ним играть комедию… на его поздравления я сказала, что ничего в этом нет веселого, что я вовсе не желаю детей, что мне страшно даже и подумать о близком будущем, что у меня дурные предчувствия… Потом… я не знаю… на меня напала грусть, тоска ужасная, я расплакалась. Он, верно, думал, что я одна скорее успокоюсь и поспешил меня оставить… Но мне становилось все хуже, со мною сделалось что-то такое мучительное… мне сдавило грудь… я задыхалась… Потом… я хорошенько уже и не помню… вошел Борис, и мне сделалось совсем дурно…
Она все припоминала… Она делала вид, что соображает…
— Когда я пришла в себя, — опять говорила она, — он чуть не убил меня… Что мне пришлось выслушать! Боже мой! И он даже ничего не объяснял, он повторял: «Я все знаю, все слышал»… Да что же он мог слышать?.. Как мог?..
— Он был в библиотеке, — сказал Владимир.
— Боже мой, да мы говорили вовсе не громко. Конечно, он многое мог слышать, но не все — это невозможно… Он, верно, давно уже меня подозревает и ему стало чудиться… Он не так понимал слова… Он в таком возбужденном состоянии все это время, такой фантазер… Ведь ты его знаешь… Так неужели вся моя жизнь, все… все пропало из-за его фантазий? Из-за того, что он недослышал, перепутал? Боже мой… Боже мой!..
Она уронила голову на руки и горько, отчаянно зарыдала. Потом, несколько сдержав свои рыдания, она прерывающимся голосом проговорила:
— Уйдите… Уйдите… оставьте меня… Делайте со мной, что хотите… Но знайте, что вы безбожно несправедливы!.. Знайте, что я не заслужила этого! Какая бы я ни была, какие бы ни были мои недостатки — все же я не заслужила… И если меня погубите… Если я умру… Грех будет на вашей душе!.. Уйдите… Уйдите!.. Оставьте меня…
Она опять зарыдала. Владимир уже окончательно пришел в недоумение.