Семя скошенных трав
Шрифт:
Он же дежурил, когда все ошалели от мяса детёнышей шитти, подумал я — и чуть не заорал от нестерпимого ужаса. От понимания.
— Том! Это ты?!
— Да, — сказал он не своим голосом. Злобным и мёртвым.
— Я имею в виду, это ты…
— Я, деревенщина ты тупая! — рявкнул Том. — Я это! Я отключил ток и сигналку! Я убрал защиту! Я отпер клетку! Доволен?!
Он был не рад, что я выжил. Он жалел, вообще.
Я посмотрел на Дока. Кажется, получилось жалобно.
— Да, — сказал Док Тому, а не мне. — Необдуманно. Видишь, они успели поднять модуль, мы потеряли шестерых. А ты контужен, это полный провал.
— Просто больше
— Наших? — спросил я. Еле выговорил.
— Они мне не «наши», — отрезал Том. — Если они люди, то я не человек! Это военное преступление, вообще за гранью, это дьявольщина, они не должны были жить! Мне жаль, что я не убил своими руками эту гниду Хорта, зато я пристрелил Норриса и Беркли, уже радует.
Шитти сваливали трупы в ров, а тот, кто управлял экскаватором, сыпал горячий песок прямо на кровь. Том наблюдал, и на его лице горела яростная ненависть. Неутолённая.
— Почему? — спросил я Дока.
— Экспериментальный полигон, — сказал Док, чуть смягчив тон. — Тут, под дюнами лежат тела шедми, взрослых и подростков, и сколько их — я не берусь подсчитать. Но опыты здесь ставили и на гражданах Соединённых Штатов. На тебе не получилось, забавно.
— Опыты…
Я как-то абсолютно растерялся.
— Они убедились, что добропорядочные граждане будут жрать мясо детей, даже точно зная, что это мясо детей, — сказал Док. — Пропаганда — сильная вещь. Правительство печётся о здоровье нации: детей шедми собираются выращивать на мясо, как убойный скот; дорогое удовольствие, но уже подсчитано, насколько употребление этого… продукта… снизит смертность от инсультов, диабета и атеросклероза. Хватит небольших доз… А для себя они приберегли особый продукт, лекарство от смерти — и против него тоже никто не возразит. Вскоре мы станем здоровой, очень здоровой нацией. Пропаганда превращает людей в монстров.
Я слушал и думал: очень здоровая нация — прекрасно ведь… если не знать… о цене.
— Хосе, — тихо сказал Том, — послушай.
Док взглянул на него.
— Я не могу, — сказал Том. — Даже на пике эмоций я не могу с ними связаться. Я в голос ору, но… это, наверное, последствия контузии. Меня не слышат.
— С кем? — спросил я.
Был уверен, что не ответят, но мне ответили.
— Галактический Союз, — сказал Док. — Том — резидент.
Это просто дух из меня вышибло. Я уставился на Тома, на шпиона, давно шпиона, даже не шитти, а вообще неведомо кого, а он как-то погас, будто устал ненавидеть.
— Надеялся, что эта дохлятина меня встряхнёт, — сказал он с тоской. — Что докричусь. Что прилетят, помогут, а до всей Вселенной донесут, что надо спасать детей и что Шед обречён. Нет, не прилетят. Я — лузер, полный неудачник! Мы погибнем.
Шитти, закончившие засыпать могилу, подошли ближе. Один из них ухмыльнулся и показал лягушачьей лапой «о-кей».
— Простите, — сказал Том. В его глазах дрожали слёзы, но не выливались.
— Это глупо, — сказал шитти. — Глупо извиняться за подарки. Мы будем жить или умрём — свободными. О тебе будут петь ветра в Великом Океане.
— Спасибо, Илхэ, — сказал Том. — Мне просто так жаль… детей… — и закашлялся, чтобы скрыть всхлип.
— Это лучше и для них, — сказал другой шитти и повернулся ко мне. — Привет, живой. Я сыграю тебе другое. Я сыграю весёлое. С нами Хэндар, человек.
— Спасибо, — сказал я. — А Хэндар — это кто?
— Дьявол, чико, — перевёл Док Родригес. — Ладно. Будем жить до самой смерти.
20. Юлий
После просмотра всех записей — с чёрных ящиков Олега и Эда, с дневников штатников, записей, сделанных Хосе Родригесом, — мне было плохо до смертной тоски. Если бы не Вера, я бы на стену полез от тоски и отвращения.
Но с Верой не очень-то полазаешь по стенам. Она человек действия, рефлексий и прочих интеллигентских стенаний не признаёт. И возвращает в строй, даже если ты не боец.
— Ты ведь летишь на Землю? — спросила она так, будто знала ответ.
А может, и впрямь знала. Она ж меня знала.
— Я — да, — сказал я. — А вот ты — нет.
И она тут же встала в боевую стойку сердитого кота:
— Интересно, почему это ты решил, что я — нет?
— Потому, Верка-Верочка, что если я скажу про смертельный риск, это будет пошлым преуменьшением, — сказал я, и меня вдруг потянуло улыбнуться. — Мы же камикадзе. Божественный ветер. Должны снести всю эту мерзкую систему к чертям, спасти столько детей, сколько сможем, привлечь внимание Галактического Союза — и осыпаться в Великий Океан шедми лепестками сакуры. Тебе нельзя.
И она тоже улыбнулась — великолепной улыбкой:
— Вот уж нет! Я тоже хочу лепестками сакуры! Я же глаза и уши, кто-то должен сохранить всё, что мы узнаем, для потомков! Я пойду с тобой, то есть с вами, и буду писать всё, что увижу. Где ты пройдёшь — там и я пройду.
— Тебе нельзя лепестками, — сказал я. — Ты девушка.
И она снова сделала кошачью стойку:
— Ага, значит, вдохновлять на военные преступления мне было можно, да? А исправлять их последствия мне нельзя? Это просто прекрасно! Значит, ты уйдёшь гордо умирать за правду, а я буду ронять слёзки на берегу, потому что наши древние предки считали, что это красиво?
— Просто хочешь, чтоб я за тебя боялся, — сказал я, уже ни на что особо не надеясь: если Верка что-то решила, её не переубедишь.
— Будем бояться друг за друга, — отрезала она. — Мне необходимо лететь… — и добавила очень тихо: — Неужели ты не понимаешь, что иначе я не смогу жить? Если не буду с вами — сойду с ума и руки на себя наложу, как шедми. Думаешь, так будет лучше? Да и вообще, Кранц не возражает. Последнее слово, а?
Последнее. Когда наша группа была сформирована, Верка туда торжественно пришла. А у меня было такое чувство, что это не она летит туда со мной, а я — с ней.
Она — со своей камерой. А я — чтобы её прикрыть, пока она будет снимать. Потому что всё остальное сделают профессионалы: и военные, и по контактам. Такие дела.
Мы сидели в кают-компании грузовика, на котором Вадим Александрович и наши товарищи доставили шедми с Эльбы. Люди пили кофе, шедми — лишайниковый хэ; я смотрел на всех и думал: как же мы сойдём с борта на Земле? Не говоря уж о том, чтобы что-то делать?
Ясное дело, летят Кранц и Нигматулин. Кранц командует операцией. Но Саид Абдуллаевич и Кранц — биоформы, к тому же они не просто объявлены в розыск, они ещё и приговорены к смерти земными спецслужбами. Мы с Веркой. Я, предположим, сбоку припёка: меня убьют вместе со всеми… а вот что будет с Верой — большой-большой вопрос. Может, Вера нужна им живой? Во всяком случае, Андрею её не заказывали. Но, мне кажется, попадись она в лапы спецслужб — ничего хорошего её не ждёт.