Семья Зитаров. Том 1

Лацис Вилис Тенисович

Весной, когда открылся путь на Архангельск, «Таганрог» перевели на северную линию. Из Тулона они отправилась в Хартлпул и взяли военные материалы для русской армии. Погрузка велась в большой спешке, работали, в несколько смен. Командный состав парохода был все время занят, и получилось так, что Ингус не смог поехать в Манчестер, чтобы повидаться с Мод. Восточную чадру он ей отправил по почте и тут же, в Хартлпуле, получил письмо Мод с благодарностью. Она сожалела, что Ингус не телеграфировал ей сразу, как только прибыл в Хартлпул, — она могла бы в воскресенье приехать. Мод только сожалела, а Ингус не мог простить себе недогадливость и упрекал себя. Теперь приходилось ждать еще полтора месяца, а может быть, и все два. Время шло, весенний хмель разливался и по северным просторам, и все живое опять было объято трепетным волнением.

«Жить! Жить!» — кричала каждая клеточка тела. Земля благоухала, струился в лучах солнца теплый воздух, проснулись дремавшие силы природы, деревья и растения наливались соком, набухали почки, а пароход Ингуса скитался по пустынным морским просторам. Ему казалось, что этому рейсу не будет конца. Его желания опережали время, и бедный, безупречный «Таганрог», делая по одиннадцати узлов (скорость вполне достаточная для транспортного парохода), все же отставал от Ингуса.

Несмотря на нетерпеливое настроение юноши, рейс оказался одним из самых примечательных в его жизни.

Это началось в Хартлпуле. Старый кок проглотил нечаянно косточку, и за день до выхода судна в море его отправили в больницу. На другой день на «Таганроге» появился новый мастер кухонных дел, уроженец местечка Айнажи, — Зирдзинь, прозванный латышскими моряками с первого дня Зиргсом ^[67]. Так его, вероятно, прозвали бы и без этой фамилии, потому что тяжеловесная угловатая фигура кока, большие вылупленные глаза и похожий на ржанье смех поневоле напоминали всем известное домашнее животное. Зирдзиню шел сорок четвертый год. У него было широкое, похожее на полную луну лицо, рыжие моржовые усы и такого же цвета волосы, которые он стриг дважды в году. Так как до срока стрижки оставалось еще около месяца, то можно себе представить, как выглядела эта неряшливая, свалявшаяся грива. В ней, несомненно, водились насекомые, потому что жирные пальцы кока то и дело погружались в копну волос. Но свое дело кок знал прекрасно. Ни один повар не мог сравниться с этим неопрятным малым в приготовлении вкусных бифштексов, котлет, супов и компотов.

Внутреннее содержание Зирдзиня находилось в удивительном соответствии с его наружностью. Он отличался неуживчивым характером, всегда на кого-то дулся, большие глаза его смотрели исподлобья, к командному составу он относился заискивающе, помощнику своему на второй же день дал в зубы, а матросам не разрешал и шагу ступить в камбуз. Если в кубрике кочегаров за столом не хватало соли, юнга должен был сначала выслушать громоподобные проклятья кока и лишь тогда, когда Зирдзиню надоедало ругаться, получал соль. Кок вместе со стюардом, как вороны, растаскивали продукты, и до капитана Озолиня вскоре дошли слухи о том, что команда недовольна аптечным рационом.

— А что, эта братия воображает, что их на откорм сюда поставили? — заявил Зирдзинь, узнав о недовольстве команды.

Таким он был и таким остался, ибо справедливо говорится: «Горбатого могила исправит». Кок, прослуживший двадцать лет на пароходах, начинает зазнаваться и не желает слушать каких-то там мальчишек. Если его не оставят в покое, он может устроить кое-что похуже — ведь в его руках немало возможностей отомстить этим оболтусам.

Вот благодаря этому человеку на «Таганроге» и произошли события, каких капитану Озолиню за всю его морскую службу не приходилось переживать, — вызовы в суд, допросы, уголовные дела.

2

«Таганрог» вез боеприпасы. К боязни наткнуться на подводную лодку прибавилась еще другая: смертоносный груз в трюмах парохода, предназначенный для разгрома противника в грядущих боях, в неменьшей степени угрожал сейчас двадцати восьми морякам. Судно было застраховано, за провоз опасного груза судовладельцы получали хорошую плату, застрахованы были и вещи моряков: их одежда, обувь, белье; незастрахованной оставалась только жизнь двадцати восьми человек команды.

«Таганрог» был одним из первых пароходов, отправившихся этой весной из Англии в Архангельск. Немецкие подводные лодки успели уже затопить два ранее вышедших судна. По всему видно было, что война на море в этот сезон навигации будет еще ожесточеннее. Сколько окажется тех, кто выдержит до осени? Когда пробьет час «Таганрога»? Сколько раз еще придется менять обреченные на гибель суда? Не окажется ли одна из торпед последней, роковой, после чего не нужно будет больше

ходить в плавание, не будет больше судов, моря, берега и людей? Кому станет посылать письма Лилия Кюрзен и чьего возвращения из дальнего плавания будет дожидаться Мод Фенчер? Эх, стоит ли об этом думать? Твои думы не отведут от тебя удара, твои догадки не облегчат его. Выходи на вахту, Ингус, наблюдай в течение четырех часов за горизонтом и следи за курсом, а потом спи четыре часа. В этой лотерее смерти кое-кто изредка выигрывает. Только не спрашивай, будешь ли это ты. Двадцать три года — срок жизни, конечно, небольшой, многое не изведано, но другие погибают еще раньше. Ты мечтал, любил, даже бывал счастлив, следовательно, кое-что повидал за свою жизнь. Многие и этому могут позавидовать. И даже если следующий час окажется последним, и тогда тебе позавидуют — на свете всегда найдутся люди; которым твоя судьба покажется прекрасной. Умирать в постели или на море — что благороднее? Умереть в бессилии, от дряхлости, или сломаться, как молодое зеленое деревце, занимавшее свое место в центре великих мировых событий?

Да, это была война. Война на суше и на море, в каютах судов и в человеческом сердце. Полгода «Таганрог» курсировал по Средиземному морю и Греческому архипелагу, и все было так, как полагается на хорошем пароходе: капитан доволен командой, члены команды довольны друг другом и капитаном; всякий уважает свой труд и труд другого, все чувствуют себя членами одной семьи. Но с тех пор, как они вышли из Хартлпула, все стало иначе. Люди сделались раздражительными, неразговорчивыми. Да, да или нет, нет, скупой капитан, плохое питание, тяжелая работа и ленивые работники. Все делается исподтишка: закулисные сплетни, тайная травля, в глаза говорят одно, за глаза другое, никто никому не доверяет.

— Какая это жизнь, если капитан скупердяй… — вздыхает Зирдзинь, разливая матросам суп по бачкам. — Тащит себе что может. Не хочет людей кормить как полагается.

— Боцман, — немного погодя шепчет кок Зирнису. — Если бы вы слышали, как старший штурман тут на ваш счет прохаживался! Говорит, трое — вы и два младших матроса — за весь день соскоблили ржавчину только с двух пластин на кватердеке! Он бы один соскоблил четыре.

— Господин штурман, почему вы держите Зирниса только на красках да на швабрах? — хитро улыбаясь, спрашивает он через некоторое время Волдиса. — Он, например, считает, что сумел бы определить курс судна лучше вас и даже самого капитана. Так, как это делаете вы, каждый мальчишка сумеет, а если пароходу придется дольше идти, то это результат тех новых премудростей, которыми вас напичкали в мореходном училище.

— Мистер чиф, — таинственно шепчет кок Иванову, — кочегары грозятся подать жалобу судовладельцам. Будто вы с капитаном приняли на пароход вместо бункерного угля мусор, а в счетах провели его как первосортный антрацит. Они, дескать, там внизу парятся, как грешники в аду, а вы оба кладете изрядные куши в карман. Я-то не знаю, как там на самом деле, но они так говорят…

— Эй, Антон… — качая питьевую воду кочегарам, обращается он к черному человеку. — Сейчас тут чиф разорялся — нет спасения. Обещал всех вас на берег списать. Вы, дескать, не смотрите, где уголь, а где шлак, целые куски угля за борт выбрасываете. Так, говорит, и на уголь не заработаешь.

Кок повсюду сеял щедрой рукой подозрение, недовольство, недоверие; заискивал и льстил перед сильными, травил слабых и плескался сам в этой мутной водице, как утка. Ему недостаточно было того, что люди теперь ненавидели друг друга. Он ненавидел их всех за то, что они были лучше его. Ему казалось недостаточным, что он воровал их продукты, ссорил их, нет — он жаждал еще и физического удовлетворения, а это ему могли доставить лишь их физические страдания. Из всей команды коку подчинялся только пятнадцатилетний юнга. Его-то он и гонял с утра до вечера, заставлял чистить весь картофель, мыть всю кухонную посуду и котлы, по утрам растапливать в камбузе плиту. Самым большим несчастьем для мальчика было то, что ему приходилось жить в одной каюте с Зирдзинем. Постоянно загружая его своей работой, кок устроил так, что мальчик не успевал убирать каюты офицеров, а это считалось его основной обязанностью. И офицеры стали придираться к нему. Увидев, что начальство невзлюбило юнгу, Зирдзинь окончательно распоясался и стал походя бить мальчика. Хлестал по лицу грязной кухонной тряпкой, тыкал кулаками в бока и грозил выбить все зубы, если тот вздумает пожаловаться.