Семья Зитаров. Том 1
Шрифт:
— Тогда, когда получу вашу, — игриво ответила Эльза.
В этот момент вошел Ингус. В легкой летней одежде, в рубашке с расстегнутым воротом и светлой жокейке, из-под козырька которой выбивались непокорные пряди волос. Казалось, он всем существом излучает здоровье и силу. При рукопожатии нежная мягкая рука Рутенберга утонула в его широкой ладони. Рутенберг невольно загляделся на статного парня. Какие плечи и грудь! Загорелая шея точно отлита из бронзы, походка эластична, как у молодого хищника, а глаза мечтательны, как у юной девушки, — синие глаза и черные волосы! Гм…
— Присядь и расскажи, что нового, — пригласила Эльза, заметив, что Ингус собирается уйти. — Дома нет никого, все на покосе.
Ингус, небрежно бросив жокейку на стол, сел в углу дивана. Он понимал, что нужно быть приветливым с гостем, беседовать с ним, но он совершенно не знал о чем. Если бы на месте этого человека сидел кто-нибудь из соседских парней или товарищей по плаванию, у Ингуса нашлась бы тема для разговора: прижав руку к груди и весело хлопнув собеседника по плечу, он развел бы с ним турусы на колесах. Но это был Рутенберг, чужой человек с рыжеватыми волосами, в сорочке фасона «пупсик», опоясанный широким серым поясом, в белых узконосых туфлях. На вешалке висела его соломенная шляпа, в углу стояла лакированная трость, а сам он, сидя прямо и неподвижно, как египетский фараон со старинного барельефа, разглядывал альбом, с такой осторожностью прикасаясь к листам кончиками пальцев, словно это были тончайшие хрустальные пластинки.
— Вы курите? — Ингус, щелкнув портсигаром, предложил гостю сигарету.
Рутенберг улыбнулся.
— Нет, благодарю.
— Жаль, это хорошая марка.
— Вероятно, из-за границы привезли?
— Да. Контрабанда.
Эльза смущенно перебирала бахрому скатерти. Рутенберг удивленно взглянул на Ингуса, затем болезненно кашлянул.
— Да, у вас, моряков, имеются всякие возможности. Не то, что у нас, — за все приходится переплачивать. Скажите, где самое дешевое вино?
— Вероятно, в Испании, — рассеянно ответил Ингус. На кончике языка у него вертелся озорной вопрос: «Где самые дорогие лекарства?» Он даже улыбнулся, представив себе, какое растерянное лицо будет у Рутенберга. Но не стоит дразнить человека. — Вы любите вино? — спросил он. — Эльза, у нас дома, кажется, есть?
— Да, должно быть. Ты не поищешь?
— Нет, благодарю вас, не нужно, не нужно, — Рутенберг поспешно удержал Ингуса. — Я просто так спросил. Я не пью ничего, я антиалкоголик.
— Ах, вот что! — усмехнулся Ингус. — Антиалкоголик, антиникотинник, вы во всем анти. Вы знаете анекдот о скептике, который все отрицал?
— Нет. Это интересно, расскажите.
— Сейчас не могу, как-нибудь в другой раз.
— Очень интересно. Когда вы опять уходите в плавание?
— Когда построят судно.
— Это, наверное, стоит больших денег?
— Да, сумма получается изрядная.
— Но зато и заработать можно хорошо?
— Как посчастливится.
— Да, как посчастливится… — тихо повторил Рутенберг.
Ингусу был неприятен этот вежливый молодой человек. Каждый раз, когда приходилось с ним встречаться и разговаривать, ему стоило больших усилий удержаться от резкостей и грубости. И в то же время Рутенберг чувствовал к Ингусу особое уважение, почти страх. На остальных членов семьи Зитаров, включая и старого капитана, он смотрел свысока, а перед этим молодым парнем чувствовал неловкость. Возможно, он догадывался, что Ингус недолюбливает его. И зачем он вообще ходит сюда, что тянет его в эту семью? Разве на побережье мало семейств, где Рутенберг был бы желанным гостем? Его дядя, аптекарь, был знаком со всеми здешними тузами. Пастор, управляющий имением, лесничий, доктор… Рутенбергу всюду открыты пути. Но он предпочел проводить время с латышской девушкой, а родные ее не сумели оценить оказанную им честь. Люди без настоящей культуры, в жилах которых течет крестьянская кровь, потомки крепостных, но как они держатся! Словно в мире нет никого значительней их. О, эти самонадеянные выскочки! И тем не менее, его тянуло сюда. Привлекала его не только красота Эльзы — на побережье хватало миловидных девушек. Но отцу Эльзы принадлежал большой хутор, два парусника, и, как поговаривали люди, в банке у него хранился кругленький капитал — ровно столько, сколько нужно окончившему ученье фармацевту, чтобы открыть аптеку и обзавестись обстановкой. Рутенберг был беден, как церковная крыса, и учился на деньги родственников, но оставаться помощником аптекаря ему не хотелось. Вот почему он уже второе лето оказывал внимание барышне Зитар и, сидя в лунные вечера на дюнах, шептал ей восторженно:
— Фрейлейн Эльза, я люблю вас…
С некоторых пор он ломал голову над важным вопросом, делать ли Эльзе предложение или еще подождать. Временами ему казалось, что нечего тянуть, ведь Эльза какой была, такой и останется. А если дожидаться осени, Зитары начнут строить судно, и на это уйдет уйма денег. Иногда сомнения брали верх, он пугался своего будущего: сын избранной нации и какие-то мужики. В такие моменты он не говорил Эльзе о своих чувствах. Но именно сейчас обстоятельства сложились так, что необходимо было прийти к окончательному решению: в провинции, в очень оживленном месте, продавалась аптека. В связи с переездом в Ригу прежний владелец все ликвидировал. Если упустить этот случай, вряд ли скоро подвернется что-либо подходящее. Сегодня Рутенберг явился в Зитары, почти окончательно решив выяснить все. Его взгляд более внимательно, чем обычно, скользил по строениям, по мебели и людям. Он представил себе Эльзу в роли госпожи Рутенберг, в вышитых пестрых домашних туфлях и ярком кимоно за утренней трапезой. Ничего, как будто вполне подходит. Представлял себе тестя-капитана, приехавшего к ним погостить на праздники. Если он наденет мундир с нашивками — тоже ничего, эффектно. С тещей дело обстоит хуже: какое она лицо ни строй, что ни надень, все равно остается латышской мужичкой. Вот если бы подружиться с Ингусом — он в любом обществе не ударит лицом в грязь. У него, правда, как у всякого моряка, привыкшего находиться в мужском обществе, излишне свободная манера держаться, но он интеллигентный и видный человек. Об остальных членах семьи не стоило и говорить: они ничего собой не представляли.
Ни Эльза, ни Ингус не догадывались, какой важный вопрос решается, как взвешиваются их качества на невидимых весах, решая судьбу Эльзы.
Если бы они знали это, Эльза от смущения не могла бы ни сидеть, ни говорить, а Ингус, пожалуй, указал бы молодому аптекарю на дверь. Но они ни о чем не догадывались, и природная грация Эльзы продолжала оставаться такой же непринужденной, а Ингус хоть и сдержанно, но вежливо проболтал чуть ли не целый час, очаровывая рыжеволосого юношу познаниями и тактом. И все было бы хорошо, но тут какой-то злой (а может быть, и добрый) демон шепнул Ингусу, что уже четыре часа пополудни. Он встал.
— Сети, наверно, уже высохли. Надо пойти снять их.
Он поднялся на второй этаж, разбудил Эрнеста, отдыхавшего после бессонной ночи, и переоделся в рыбачью одежду. Полчаса спустя Рутенберг увидел сыновей Зитара, своих предполагаемых родственников, входящими в комнату. Эрнест с заспанными глазами хмуро пробормотал приветствие и, не обращая больше внимания на Рутенберга, сказал сестре:
— Приготовь нам хлеб и питье. Мы больше не придем сюда.
— Хорошо, я принесу корзину на берег.
Их грубые брюки были в смоле, местами поблескивала приставшая к ним чешуя, вязаные верхние рубашки плотно обтягивали мускулистые руки. Оба они были босиком, и у Эрнеста под давно не стриженными ногтями виднелась грязь.
«Гм», — скептически подумал Рутенберг. Эта грубая сила ему не нравилась, в ней чувствовалось что-то первобытное, неэстетичное. К этому он никогда не привыкнет. И все-таки — два парусника, аптека в бойком провинциальном местечке…
Братья ушли. Немного спустя Эльза, сопровождаемая Рутенбергом, понесла корзинку с ужином на взморье. Вначале Рутенберг хотел было изобразить галантного кавалера и взять у дамы корзину, но потом, вспомнив, кому она предназначена, устыдился своей угодливости. Он не станет лакеем у каких-то парней-рыбаков. И вообще, на что это похоже, если его увидят с корзиной в руке, — словно посыльный или кухарка, возвращающаяся из лавки. И он предоставил Эльзе нести корзину.